Беломорско-Балтийский канал имени Сталина
Шрифт:
Из подсчетов, справок, из старых проектов, просмотренных и переправленных синим карандашом, из всего вороха дел выяснилось одно: проект очень трудный.
Такое дело нельзя сделать одним прилежанием. Его нельзя даже одолеть годами работы. Здесь нужно рисковать, здесь нужно изобретать и выдумывать, а разве можно выдумывать в тюрьме? В тюрьме думаешь о том, как бы отпустили и как уйти, а тут приходилось спорить, вычислять.
Вычисляли по привычке, по привычке взялись за логарифмическую линейку, хватались за нее. Логарифмическая линейка и арифмометр даже при
«Вы видите, — думал инженер, — я — нужный, я это умею делать, вы видите, какие сложные вычисления я для вас произвожу!»
Но вычисления имели свои итоги, и итоги были безрадостны.
Старые специалисты, которые работали здесь, в большинстве своем не были старыми гидрологами.
Гидрологи, гидротехники, ирригаторы, собранные здесь, умели работать, но большинство работало в другом климате, климате Средней Азии, где другие осадки, другие почвы и главное — они работали другими темпами и на сравнительно незначительных сооружениях.
Проектировали весь день. Просыпались утром. Там, за круглыми окнами, там, внизу, уже проходили трамваи. С утра появлялась и мысль о невозможности проекта. Мысли были простые, убедительные, как адрес своей квартиры, в которую сейчас нельзя вернуться.
Проект труден. Главное, что плохо исследована геология края, особенно в северной части.
Ледники создали в Карелии очень сложные, спутанные грунты.
Они оставили за собой, — как тряпка, прошедшая по кухонному столу, полосы грязи, — длинные холмы песка, морены, напластование гравия, хрящеватого песка и песка-плывуна.
Два раза по Карелии прошел, наступая и отступая, ледник. Потом подземные силы подняли весь Скандинавский полуостров; поднятие это было неравномерное и земля перекошена, каменные пласты смыты и частью поставлены на голову. Здесь, когда начнется работа, могут встретиться большие неожиданности.
Скала то выходит на белый свет, то покрыта неожиданными фильтрующими наносными слоями.
Вся земля, как черной кислой шубой, одета торфом, а на торфе строить нельзя.
Проект труден. Карелия — страна гидрологически неизвестная.
Водный режим рек не проверен, а главное, Карелия — страна неверной погоды. Летом нет ни одного месяца без заморозков, зимой нет ни одного месяца без оттепели. Значит — это страна, в которую трудно будет класть бетон и будет особенно страшна неожиданно оживающая вода.
В гидрологических сооружениях вода — и друг и враг. Шлюзы и канал живут водой.
Но вода смывает сооружения. Во время стройки нужно накапливать воду, особенно на водораздельных участках. Вода, накапливаясь, становится все страшней и страшней. Значит, нужно будет самому растить врага, и этот враг будет с каждым днем становиться все опаснее.
Проект сложный. Вся длина водного пути равна 226 километрам, из которых по зарегулированным озерам нужно пройти 80 километров, по затопленным рекам — 97 километров, по искусственным каналам — 47 километров и 1,7 километра по Морскому каналу.
Нужно будет подняться от Онежского озера на Водораздел. Тут можно запроектировать подъем семью шлюзами. Для того чтобы меньше был расход воды, шлюзы, может быть, лучше сделать двухкамерными. Но неизвестно, какой будет грунт под основаниями этих шлюзов.
Спуск с Водораздела к Белому морю проектируется на 12 шлюзов, из них 5 — однокамерных. На всем пути — 19 шлюзов.
Для управления горизонтами и расходами по реке Выг делается 5 плотин: Надвоицкая, Шаваньская, Пало-коргская, Маткожненская и Выгостровская. Каждая плотина — это отдельная задача. Какой грунт окажется под ней — это неизвестно. Плотина поднимает уровень, значит нужно будет окружить водохранилище дамбами.
Эти дамбы нужно соединить с плотинами, а соединения в гидротехнических сооружениях — больное и слабое место.
И потом — из чего строить?
Как и откуда привезти столько цемента в Карелию?
И как класть бетон зимой?
Откуда достать железо для бетонных сооружений? А для этого железа — арматурщиков и для бетона — бетонщиков?
За стенами весь СССР произносил слова: социализм, ударничество, колхозное строительство, соцсоревнование. В дортуаре безмолвно, про себя читали эти слова в газете. Их не произносили. Об их содержании старались не думать. И уж никак не связывали эти слова со своей участью.
Окабе, окабист — теперь эти понятия стали для многих инженеров первостепенными факторами их личной и производственной биографии. ОКБ вывело их на свободу, сняло судимость, создало им заслуженную известность. Но тогда этим людям было невдомек, что ОКБ есть звено в общей цепи. Великий перелом в общественных отношениях — вхождение в эпоху социализма — диктовал и новые взгляды на политику трудового исправления заключенного. На далеком севере перестроили режим соловецких лагерей, который в свою очередь нес в еще не развернутом виде основы труда как воспитания преступника. Но УСЛАГ жил своеобразным хозрасчетом, все его совхозы и мастерские преследовали главным образом цель самообслуживания. Идея ОКБ и Беломорстроя — глубоко социалистическая идея. В труд заключенного вливается могучая политическая осмысленность: не обслуживай свое заключение, а помогай строить такое общество, где не будет преступности. Отсюда вырос тот великий, непонятный на первый взгляд подъем, энтузиазм, самоотверженное трудовое возбуждение, которые так характерны для БМС и делают его фактом всемирного значения.
Вяземский утратил робость, с какой он явился из тюремного заключения в дортуарное заключение. Тюрьма была далеко теперь. Но, как ни странно, обида на ГПУ не уменьшалась от легкости наказания. Раз он может работать в ОКБ, значит он может и должен работать на воле.
Кругом люто работали. Сосед по койке жаловался:
«Вчера задержался ночью, вычерчивал, знаете, улитку для шестого шлюза, и вдруг, представьте, входит вахтер и заявляет: „Пора спать. Все спят, первый час“. Забирает бумаги, закрывает книги, свертывает чертежи. Я пишу рапорт с жалобой на вахтера. Чорт знает что, не дают работать!»