Беломорско-Балтийский канал имени Сталина
Шрифт:
Умаров презирал отстающих. Свое пребывание в этой роте Умаров считал для себя особым наказанием, той мстительной дальновидностью начальства, которая злит и обижает людей.
Везут лес для шлюза
Назавтра Умаров встал раньше положенного. В углу молились три праведника, свистящим шопотом беседуя с небесами. Умаров шумно обувался, сердито поглядывая на молящихся.
— Хватит ему надоедать, —
— Кому? — спросили, как по команде, все трое.
— Господу, — ответил Умаров.
Есть много способов калечить лошадь. Неправильно нагружать грабарку — это оттянет коню бока, это натрет коню шею. Можно вбить гвоздь в хомут, не давать лошади отдыха.
Все эти вредительские средства были испробованы кулаками на Беломорстрое. Но все это — средства открытой мести: они влекут за собой лошадиные раны, лошадиные язвы. Такое вредительство легко заметить и вскрыть.
Ледеркин придумал иное. Он воевал с лошадью бесшумно, втихую, он портил это коричневое и мирное государственное имущество исподволь, не спеша, без лишних ран.
Ледеркин пугал лошадь, когда она ела. Едва принимался коричневый конь жевать, как Ледеркин кричал на него и замахивался руками. Конь отходил от кормушки. Затем, помахав хвостом, пофыркав, поглядев на Ледеркина, он приближался к кормушке вновь. Огромная вера в человека жила в этой лошади. Она не понимала Ледеркина. Она думала, что все его действия входят в какую-то сложную и новую систему защиты ее и кормления. И. поморгав, она вновь погружала морду в кормушку.
Тогда Ледеркин пугал се снова.
В лесу он ее лупцевал. Затянув вожжи, хлопал ее кнутом. Лошадь рвалась вперед, полагая, что от нее требуют быстроты.
Она готова была отдать всю свою быстроту на радость и счастье человечества. Однако вожжи сдерживали ее. Голова ее вздернута была вверх к небу. Ледеркин согласно вековому коду, установленному для разговоров с лошадью, требовал одновременно и быстроты и недвижимости.
Прошел месяц. Ледеркин возненавидел лошадей. Они казались ему слишком веселыми. Его раздражала беззаботность лошадей, ему хотелось, чтобы все они грустили по прошлой жизни, по тон жизни, когда они не были еще государственными. Ему хотелось, чтобы отчаяние царило среди лошадей, чтобы слышалось печальное ржание. Особенно не любил Ледеркин свою коричневую лошадь. Этот государственный конь жил и резвился будто при капитализме. Он нагулял себе бока и отрастил пузо будто в мирное время. Это был конь, примирившийся с новым строем. Предатель. Враг. И Ледеркин бил его, чтобы выбить из него спокойствие и благодушие, он вбивал в ату лошадь печаль и грусть — утром и вечером, огромными дозами. Лошадь стала худеть. Она слабела, вырабатывала все меньше и меньше, паек Ледеркина снизился.
Едет Ледеркин. Читает Ледеркин на дереве плакат. Крупными буквами написано: «ДОЛОЙ КНУТ!» и мелкими — «он не нужен лошади». Думает Ледеркин: а мне канал нужен? Если меня кнутом не бьют, так меня нормой прижимают. Только лошадиная спина в моем владении.
По вечерам в бараке Ледеркин скучал, шум раздражал его. Разговор о деревьях, о скалах, о лошадях, о пайке сердил его. Он был справедлив: он требовал грусти от людей так же, как и от лошадей. Ему хотелось, чтобы люди худели, чтобы люди жаловались. Чтобы пели печально. Чтобы кашляли.
По
А наутро снова то же: запрягай лошадь, вези песок на тяжелую ненавистную дамбу, смотри на Выг, смотри на падун за Еловым островом.
Истосковался Ледеркин, лег на нары, отказался работать. Попал Ледеркин в роту усиленного режима, по-местному — в РУР.
Пришел приказ — взять скалу к полдню. Каналоармейцы всех родов оружия готовились к штурму, нервничали и ждали команду. Старнад соседней бригады, бывший белопогонник, пролезший в лагерное начальство, подошел к нацменам.
— Черномазое бандитье! — сказал он шутовским голосом. — Ибрагим, работать не могим, — и, ухмыляясь, подошел к трактирщику-воспитателю, с кем он водил большую дружбу.
— К бабушке таких старнадов, — проворчал Умаров. — Вот сукин сын! Ишак! Волк!
В этот день Умаров работал первый раз душевно. Он долбил и бурил скалу. Бешмет его стал грязным, кубанка съехала на затылок. К концу работы неожиданно для самого себя он дал сто сорок процентов.
На другой день он шумел с нарядчиком, ссорился с воспитателем, ходил советоваться к чекистам.
— Двигай, Умаров. Старнаду мы дадим вздрючку, — сказали ему в Управлении.
Послезавтра он разговаривал с земляками-абреками. Хватал их за пуговицу; засматривал им в глаза и шуткой вытягивал улыбку на их лица. Ежевечерне он собирал дагестанцев и вел с ними громовые беседы. Стояли крик и грохот. Это была предварительная расстановка сил, проверка людей, каждый из которых на-зубок знал свое прошлое и начинал задумываться о будущем.
— Давно не крестьянствовал, — сказал зобатый абрек Гильдыр. Крестьянством он называл все то, что добывается честным трудом, без убийства и грабежа.
Через неделю Умарову разрешили собрать бригаду из бывших горских бандитов, знаменитую бригаду, прославившуюся впоследствии по всей трассе.
Так Хассан Умаров стал бригадиром.
С. М. Киров
Рубили скалу, работали тяжело, нехватало инструментов. Рубили вручную, потом пришли пневматические перфораторы, работающие сжатым воздухом. Это было большое облегчение для бригад, но оказалось, что ломаются буксы перфораторов.
Падали выработки, бригады приходили в уныние, на улыбки Умарова не улыбались бывшие абреки.
Ехать в мехбазу?
Мехбаза занята, у нее неудачи, сделала она бетономешалку, сделала очень быстро, но бетономешалка не работает.
У четвертого отделения есть свои собственные мастера.
Мастер Савва Дмитриев попробовал готовить болванки для букс перфоратора из кусков рельса.
Оказалось, что такие буксы работают вполне удовлетворительно. Нормы выработки поднялись, но все же сводки давали цифры неутешительные.