Беломорско-Балтийский канал имени Сталина
Шрифт:
Вещи конечно собрали, только уже кастрюли были пустые и шуба спрятана в лесу, но мы обещали отдать ее утром.
После этого я выбрал человек 15–16 на работу. Все они говорили, что зря будут мучиться, а я им отвечал, что не зря, а лучше жить будем.
Договорился я с Варламовым, что их пошлют на Северный городок брать мох. Это было на том месте, где потом построили восьмой шлюз.
Я их веду без конвоя, и Юрасов предупреждает меня: «Смотри, разбегутся», но я знаю, что не разбегутся.
Дали им задание собрать кубометр на человека. А они соединились
Я им говорю: «А я-то вам за хлебом ходил. Говорил с начальником о вашем обмундировании». Уговариваю, но они все равно не хотят работать и велят вести обратно. Привел я их, а в шалмане меня гиком и свистом встречают.
Тогда я взялся за Ольшанского и Шаманского, потому что они пользуются там авторитетом. Мы решили уплотнить часть нар, отгородиться и своих людей класть в кучу. Иначе жить было нельзя: некоторых подговоришь, дашь табаку, и он как будто сочувствующий, а утром его в бараке не найдешь. Четыре-пять метров мы отвоевали с боем и собрали десяток своих людей.
Вывел я своих людей работать раз, другой, но чувствую — нормы нам не сделать: я-то одет хорошо — сапоги, шапка, перчатки, но им мху не набрать. Поставил их в строй, пришел к начальству и говорю, что надо людей одевать. Мне отвечают: «Если их одеть, они все равно проиграют. Лучше возьми барак на 250 человек и подбери туда людей». Тут мне пришлось задуматься, как включать людей в список. В «конюшне» не было возможности узнать людей. Отказчики умышленно не отзывались.
Все-таки Комаровский дал разрешение получить по девять телогреек, брюк, сапог и шапок. Я притащил вещи в барак. Разложил, а там смотрят, как на чудо: откуда в этом бараке такие вещи, как болотные сапоги? Послышались голоса: «Запиши меня». «Ну-ну, — говорю, — сапоги сразу не дам. Надо с недельку поработать».
Обмундирование я действительно не дал, а залез на верхние нары и обставил себя лампами. Я хотел эти девять комплектов раздать так, чтобы продемонстрировать, что вот люди работали два дня и уже получили обмундирование.
Тут я стал уговаривать, кто хочет жить по-человечески, не нарушая лагерной дисциплины, кто не будет воровать, может выйти из этого барака. Начальник даст нам помещение. Но сначала надо будет поработать. Сперва нам не дадут полную норму, а затем, когда привыкнем и получим поддержку, будем работать как основная масса.
После собрания я демонстративно раздал обмундирование. Наутро люди были опять раздеты. Все кричат; «У нас сапоги украли». Только один сознался, что проиграл. А конечно проиграли все. Так из девяти семь пар канули.
Мне начальник и говорит: «Пошел ты к чорту со своим обмундированием». Но я сказал, что сапоги ерунда, а зато я набрал бригаду из 50 человек.
Ходил я сперва с конвоем, потому что три человека ушли, а я за них морально отвечаю. Договорились, что если руровцы желают ходить без конвоя, то пусть берут круговую поруку.
Создалась уже группа в 170 человек, но из них 25–40 человек пришлось отвести обратно на «конюшню», потому что они не идут работать, а только в массе крутятся.
Сводил отобранных в баню, достал белье, обмундирование, сапоги армейские. Когда перевели в другой барак, атмосфера стала совсем иной. Там дали другие постели, и мы набили матрацы соломой. Я сделал из бумаги украшения, отчего в бараке стало как-то светлее, уютнее.
Из этих 170 человек на 20 я уже мог рассчитывать твердо и через них узнавал настроение других. Постепенно эти 20 человек делаются моим активом. Им даешь привилегии, делаешь их старшими в звеньях.
Вскоре снова оказалось, что у меня нехватает 30 пар сапог. Я иду к уполномоченному и говорю, что дело серьезное, я за людей ответственен, а они проиграли сапоги.
Созываем собрание, и я сразу чищу 65 человек с занесением в личное дело. 50 процентов отнеслись положительно к моему предложению, а остальные, которые предчувствовали, что их ждет плохая судьба, запротестовали. Наш актив пересилил, но формуляры мы все-таки пачкать не стали, а просто водворили обманщиков коллектива обратно в «конюшню» (некоторых вскоре взяли обратно). Наконец коллектив остановился на цифре 120.
Нашей бригаде мы дали название «Красный ударник». Этот коллектив на всем протяжении строительства не раз был краснознаменным. Ольшанский и Шаманский тоже вошли в эту бригаду и стали активом. Как удалось закрепить людей — теперь трудно понять. Вероятно их оглушило доверие, а для уркана такое доверие прочнее всяких решеток. Ведь был случай: задумал один из лагерных художников бежать на волю. Достал липу, подбил ребят, выбрал срок. Пришло назначенное время. А тут как раз клуб ставил «Евгения Онегина» и поручил художнику декорации. Вот в день побега художник собирает дружков и говорит:
— Дайте мне хоть второй акт домазать. Простите, ребята, увлекся.
Домазал второй и совсем заинтересовался. «Кореши» удрали, а художник остался и липу порвал.
А Ледеркин Фома Николаевич так в РУРе и остался «во имя господа».
С первого марта начали брать грунт для десятого шлюза. Десятый шлюз целиком поставлен на диабазе. Эта порода трудно поддается бурению. Инженерно-технический персонал всего строительства был заинтересован первым опытом разработки этой породы. Прошли первые декады марта.
Результаты обрадовали дальновидных скептиков:
— Мы говорили! И оказались правы!
К двадцатому числу в Медвежью гору пришла сводка, совсем плачевная. Не сводка, а срам. Всего 30 процентов выработали.
По проводам бежали тревожные запросы. Медвежегорское управление волновалось. Успенский лаконично сообщал, что к первому норма будет выполнена. На место выехала комиссия. Маячило первое число.
— Успенский не разбирается в цифрах…
— Начальник отделения на поводу у спецов…