Белоснежка
Шрифт:
Генри перечислял в блокноте свои слабости. Процесс, сравнимый с ловлей блох на собачьем брюхе. Слабости поштучно выщипываются из исступления души. Само собой, слово «исступление» здесь используется в весьма специальном смысле, как «страдание», являющееся, если по-немецки, одним из трех аспектов чего-то, именуемого «люмпвельт» в сентенциях типа: «Инмиттенностъ [3] люмпвельта склоняется к страданию». Так что вышеупомянутое исступление есть вроде как припадок, только припадок медленный, чуть ли не остановленный в развитии, да к тому же поделенный на три. «Должен ли я отправиться в Акадию и извлечь оттуда своих родителей? С этой стоянки, где их авто стоит аж с 1936 года? Конечно же, за это время они прочно укоренились – газо– и водопроводом, геранями. Корчевать будет очень и очень непросто. Страх перед отцовским неодобрением. Вот что меня отпугивает. Ему там хорошо, насколько я знаю, и все же меня не покидает чувство, что его следует спасти. От этих красот природы». Тут вошел Дэн.
3
От нем. «между»
– Дэн,
– Сорванный болт, – сказал Дэн, – это болт с прерванной винтовой нарезкой, какая бывает в орудийном казеннике и образуется удалением части или частей резьбы, а иногда является составным элементом ствола. Головка болта при этом не задействуется.
– Грязная похабень, – сказал Генри. – Этот язык буквально принуждает тебя думать о сексе, от него разит сексом, все эти болт с головками, стволы, элементы, прерывания, части. Неудивительно, что с таким языком мы все тут малость трехнутые…
– Не знаю, как тебя, – сказал Дэн, – а лично меня никто не трахал.
– Ну вот, видишь? – сказал Генри. – Я же говорил «трехнутые», а не «трахнутые». От этого просто некуда деться.
– Ты, Генри, живешь в мире собственного изготовления.
– То, что мне дали, нуждалось в серьезных улучшениях, – сказал Генри. – Я и улучшил.
«Эти мужчины скособоченные кособочатся в чуланах и снаружи жесты разрешающие на фоне белого экрана трудности разумение я хотела лишь одного зауряднейшего героя невероятно огромного и мягкого, с гибкими повадками части думала притворствуя сустав множат отпечатки пальцев на моих плечах Семерых слишком слишком суетится и словно не весь здесь различные уровни эмоционального высвобождения продуманные пароксизмы гондо растворяются думающие части лиц нижняя область Клема от нижнего края носа до линии, что на дюйм от кончика подбородка вообще не хватит Новая трудность! Как он пользуется цветом! Твердость зеркало попечение порыва масштабная модель я признаю, что это до известной степени инструменты соответствующие дистанции ссохлись касаться каждого нежными незримыми до востребования руками, моющие движения зеркало по очереди а потом говорят «спасибо» единение глаз с твердым, мягким взглядом вверх Эдвард никогда б'oльшая плотность бланшированного продукта катится язык ребенок прямо впереди треснутая внешняя отделка природный газ Испытать определение аккуратно положенное там, куда вам не дотянуться и даже выше Дневные впечатления желчный кинематографическое блаженство»
Джейн вернула авторучку «Гермес-Ракета» на полку. Еще одно письмо завершено. А всего завершено двадцать пять писем. Осталось завершить какие-то восемнадцать. Она старалась сделать их предельно возмутительными. Перечитала последнее. Читая, она трепетала. Письмо было предельно возмутительным. Джейн перестала трепетать. Теперь нужно было подумать о Хого, а Джейн предпочитала думать о Хого не трепеща. «Он знает, когда я трепещу. Это ему очень нравится». Хого возил Джейн по Мясной улице в зеленом, как кобра, «понтиаке» с откидным верхом. Никто Хого не любит, ибо он гнусен. На переднем сиденье его машины всегда торчком сидит белая собака – если там не сидит Джейн то есть. Джейн любит качаться на лианах, что свисают с деревьев вдоль Мясной улицы, поэтому иногда она там не сидит, а вместо нее там сидит собака. «Господи, да неужели ты не можешь усидеть на месте?» «Извини». Джейн потрогала свой амулет. «Эта canaille [4] Хого. Нужна ему экзотичная девушка вроде меня, так пусть не дергается, если время от времени она ведет себя не совсем обычно». Хого не очень симпатяга – очень не очень! Это теперь он Хого, а вообще-то он Рой и ходит в футболке с «железным крестом», а мы подозреваем его в некоей темной подпольной связи с Полом – тут мы еще до конца не разобрались. «Хого, можно мне мороженое – шоколадную трубочку?» Хого взял шоколадную трубочку и забил ее Джейн в рот, самым наигнуснейшим образом. Пока Хого был Роем, мать очень его любила, а теперь, когда он Хого, она с ним даже не разговаривает, ну разве что по большой нужде.
4
Сброд, чернь, каналья (фр.).
– Чудесно, – сказала себе Белоснежка, – когда вода падает на мою нежную спину. Там белое мясо. Я люблю игольчатый душ. Сперва горячий, затем холодный. Тысячи крошечных точек пертурбаций. Больше, больше пертурбаций! А кто это со мной, здесь, под душем? Это Клем. И подход Клемов, и техника – вернее, ее отсутствие – все это Клем, Клем, Клем! А Хьюберт ждет снаружи, за пластиковой занавеской, а Генри в коридоре, у закрытой двери, а Эдвард сидит внизу, смотрит телевизор, ждет. Но что же Билл? Почему это Билл, вожак, уже несколько недель не стучится в дверь моей душевой кабинки? Вероятно, из-за своего новоявленного нежелания быть прикасаемым. Должно быть, так. Клем, ты абсолютно антиэротичен, в этой своей джинсовке и кожаных портках. Искусственное осеменение было бы не в пример интереснее. Почему в душевых кабинках не показывают кино, как в пассажирских самолетах? Почему я не могу смотреть Игнацы Падеревского в «Лунной сонате» сквозь легкую дымку? Такое себе кино. Он еще и президент Польши. Вот интересно было бы. Все в жизни интересно, кроме Клемовых представлений о сексуальном взаимодействии, – как и все на Западе, он путает концепцию «удовольствия» с концепцией «прироста поголовья». Но вода у меня на спине – это интересно. Более, чем интересно. Чудесно – вот верное слово.
Там были сушеные бессмертники. Декор. И кто-то сказал что-то, что мы не расслышали, но Дэн очень возбудился. «Я славлю плоды и презираю цветы», – говорил Аполлинер, и мы сопоставили это с тем, что говорил Ла Гуардиа. Затем Билл сказал нечто: «Факелом в морду». Он был очень пьян. А другие люди говорили другое. Я курил сигарету «Старое Золото». Всегда лучше, когда все спокойны, но спокойствие случается не всегда. Лампы спокойны. Госсекретарь спокоен. Дни пролетают так быстро – начинаются и тут же кончаются. А самое пикантное – это когда Эдвард начал говорить то, что все и так про него знали.
– Прочитав
– Не говори так, Эдвард, – сказал Кевин. – Не говори того, о чем придется потом жалеть.
Билл забинтовал Эдварду рот черным, а Клем снял с негр всю одежду. Я курил сигарету «Старое Золото» – ту же, что и прежде. От нее еще кое-что оставалось, потому что я притушил ее, не докурив. Алисия показала нам свои порнографические пирожные. Есть вещи совершенно непикантные, порнографические пирожные как раз из их числа. Билл старался стереть с лица усталость. Я хотел выйти из этого разговора и посмотреть на окно. Но Биллу еще было что сказать, и он не собирался уходить, пока не скажет, я это видел.
– Конечно, это большое удовольствие – доставлять ей удовольствие, когда человеческая изобретательность на то способна, но через несколько лет все это просто начинает трепетать на грани однообразия. И все же… я питаю к ней чувство. Да-да. Потому что когда сексуальное удовольствие имеемо, в тебе странным образом возбуждается чувство к другому – тому, с кем ты его имеешь.
Белоснежка занималась приборкой. «Книжные вши не кусают людей», – сказала она себе. Опрыскала книги пятипроцентным раствором ДДТ. Затем смахнула с них пыль щеткой от пылесоса. Выбивать книги друг о друга не стала – так можно повредить переплеты. Затем она смазала переплеты костяным маслом, тщательно втирая масло ладонью и пальцами. Затем подклеила несколько поврежденных листов узкими полосками рисовой бумаги. Прогладила несколько смятых листов теплым утюгом. Свежая плесень была стерта с переплетов чистой мягкой тряпицей, слегка смоченной хересом. Затем Белоснежка повесила в книжном шкафу мешочек с парадихлорбензолом для предотвращения плесневения. Затем почистила газовую плиту. Удалила из-под конфорок поддон и сняла решетки, а затем тщательно вымыла их в горячей мыльной воде. Затем она ополоснула их в холодной воде и вытерла бумажными полотенцами. Отдраила горелки питьевой содой и жесткой щеткой, особое внимание уделяя отверстиям, через которые выходит газ. Прочистила головки шпилькой, тщательно их промыла и вытерла бумажными полотенцами. Затем поставила поддон, конфорки и решетки на место и зажгла по очереди все горелки – убедиться, что они действуют. Затем вымыла жаровню изнутри тряпицей, смоченной теплой мыльной водой с нашатырным спиртом для лучшего удаления жира. Затем протерла жаровню тряпицей, смоченной чистой водой, и вытерла ее бумажными полотенцами. Поддон и решетка жаровни были подвергнуты аналогичной обработке. Затем Белоснежка вычистила духовку, соскребая неподдающиеся пятна стальной мочалкой. Затем протерла духовку изнутри тряпицей, смоченной чистой водой, и вытерла ее бумажными полотенцами. Затем – «обращаться piano». [5]
5
Муз. термин – тихо.
– Я когда-то была прекрасна, – сказала Джейн. – Прекраснее всех. Мужчины стекались со всей округи, просто чтобы оказаться во власти моих чар. Но дни эти минули. Лучшие мои дни. Теперь я культивирую в себе злобность. Это культивированная злобность, нимало не похожая на бледную природную злобность, известную нам по тому времени, когда мир был молод. Я все больше похожу на ведьму, пока тусклые дни неосязаемо перетекают один в другой, и пахнущие кошками месяцы погружаются в мою память, как в омут, трясину или слизь. Но у меня остается злобность. Ее у меня не отнимешь. Я даже изобрела новые разновидности злобности, неизвестные человеку прежде. Если бы не то обстоятельство, что я сплю с Хого де Бержераком, я была бы совершенным воплощением безграничной злобности. Но меня эта безнадежная любовь спасает, она еще удерживает меня в человеческом континууме. Даже Хого, как мне кажется, очарован в первую очередь моей злобностью, этим искусным хитросплетением вкрадчиво-ядовитых проростков. Он блаженствует в моем поле потенциальных страданий. Я, пожалуй, просто посижу на террасе, на этих качелях, мягко покачиваясь в сырости туманного утра и вспоминая «лучшие дни». Затем, в десять – чашка чая в китайском ресторане. Затем снова на качели, к воспоминаниям о «лучших днях». Да, это будет весьма приятный способ убить время до полудня.
Ha фильме ужасов Хьюберт кладет руку Белоснежке на колени. Робкий, застенчивый жест. Она не стряхивает его руку: пусть лежит, где лежит. Там тепло, там вульва. А еще мы прихватили термос игристого «мартини-гибсона», чтобы поддерживать по возможности хорошее настроение. Хьюберт вспомнил форель в миндале, которой кормили в тот день, когда Кевину пошла масть. Крайне вкусная была эта форель. А еще Хьюберт вспомнил разговор, когда он сказал, что Бог – жестокий, а кто-то другой сказал – смутный, и они стащили лошадь с дороги, а затем смотрели польское кино. Но эта картина была лучше той, учитывая, что та картина дублированная, а не прямо на чистом польском. Белоснежка взбудоражена. Она беспокоится за свою так называемую «репутацию». Что люди подумают, как мы допустили, чтобы о ней судачили на всех углах, нельзя, чтобы люди нас видели enfamille, [6] никто не поверит, что она просто экономка, и т. д., и т. д. Эти тревоги смехотворны. Никому и дела нет. Когда ей сообщают, что наша тесная компания не вызвала у соседей никакого особого интереса, Белоснежка крайне разочарована. Она куксится в своей комнате, читая Тейяра де Шардена и предаваясь размышлениям. «Мое страдание достаточно доподлинно, однако в нем есть что-то от низкокачественного бетонного блока. Эти семеро в сумме равняются не более чем двум настоящим мужчинам, каких мы знаем из кинофильмов и из детства, когда по земле еще ходили великаны. Хотя вполне возможно, на земном шаре полуправд и не осталось никаких настоящих мужчин – хоть шаром покати. Это будет весьма прискорбно. Только и останется, что утешать себя утонченной фальшью цветных кинофильмов о несчастной любви, снятых во Франции под музыку Моцарта. Это будет затруднительно».
6
Всей семьей, в семейном кругу (фр.).