Белоснежка
Шрифт:
– Я уверена, Джейн, что это значит значительно больше.
– Нет, мама, это не значит значительно больше. Не приписывай вещам того, чего в них нет, мама. Оставь вещи в покое. Это значит то, что это значит. Удовлетворись этим, мама.
– Я уверена, что это значит нечто большее.
– Нет, мама.
Белоснежка получила от Фреда следующую записку, переброшенную через стену:
Моя госпожа,
Мои люди покинули меня. Думаю, они пошли в профком, чтобы возбудить против меня дело. Ну и пусть. Быть в Вашей власти – вот все, что мне нужно от жизни. Сегодня утром, сидя в сквере на скамейке, думая о Вас и в который уже раз ощупывая железные скрепы, коими скреплена навечно моя душа с Вашей, я несколько раз лишался чувств. Удостоите ли Вы меня беседы? Я буду в сквере в четыре часа по часам дома
Фред
Хьюберт подобрал записку во дворе. «Интересно, что это делает здесь эта записка, навернутая на коробку шоколадных конфет «Уитмен»? Кому она предназначена? Прочитав ее, я все узнаю». Хьюберт молча раскрыл коробку с шоколадками. «Не взять ли одну из этих, в золотой фольге, неизменно самых вкусных? Или лучше удовлетвориться обычной американской?» Хьюберт присел прямо во дворе и заглянул в коробку, пытаясь принять решение.
Затем у нас была фантазия, кипящая яростью и злобой. Мы грезили. Мы грезили, как сжигаем Белоснежку. «Сжигаем» – не то слово, «обжариваем» будет вернее. Мы обжаривали Белоснежку над большим костром, в этой нашей грезе. Вы помните сцену сожжения в дрейеровском «Сожжении Жанны д'Арт». [17] Все было точно так же, только у Дрейера вертикально, а у нас горизонтально. Белоснежка была горизонтальна. Она была наверчена на вертел (большой железный стержень). Вертел подвешен над большим костром. Кевин подбросил дровишек в костер в нашей грезе. Хьюберт подбросил дровишек в костер. Билл подбросил дровишек в костер. Клем поливал голую девушку кисло-сладким соусом. Дэн готовил рис. Белоснежка орала. Эдвард крутил рукоятку, которая вертела вертел. Хорошо ли она прожарилась? Она создавала уйму шума. Мясо постепенно приобретало правильный цвет, красновато-коричневый. Мясной термометр показывал, что почти готово.
17
Фильм датского режиссера Карла Дрейера (1889–1968) называется «Страсти по Жанне д'Арк» (1928).
– Крути рукоятку, Эдвард, – сказал Билл. Хьюберт подбросил в огонь дровишек. Джейн подбросила в огонь дровишек. Дым был едкий, как и полагается. Антонен Арто в дыму держал распятие на длинном шесте. Белоснежка спросила, не могли бы мы вытащить вертел.
– Больно, – сказала она.
– Нет, – ответил Билл, – ты еще не совсем готова. А что болит – так и полагается.
Джейн рассмеялась.
– Почему ты смеешься, Джейн?
– Я смеюсь потому, что это не я горю.
– Для тебя, – сказал Генри, – у нас припасены докрасна раскаленные железные туфли. Пластиковые докрасна раскаленные железные туфли.
– Это никак не связано со справедливостью, – сказал Билл. – Это связано с предубеждением.
В нашей грезе мы смотрели на Белоснежку, медленно вращавшуюся в красоте ее и в муке.
Белоснежка смотрела на свои черные как смоль волосы, свешенные из окна. «Наверное, мне следует тем или иным способом отреагировать на новую увертюру этих семерых мужчин. Они с этой новой занавеской для душа считают себя уж очень terveilleux. [18] Весь день перед нею принимают позы. Словно мою железную решимость можно поколебать новой занавеской для душа, пусть самой прекрасной и необыкновенной. Интересно, как она выглядит?»
18
Дивными (фр.).
Билл уронил деньги. Он нес деньги, аккуратно разделенные на десятки, двадцатки, пятидесятки и так далее, в сумме сверток содержал жуть как много денег, уж это вы мне поверьте. Он направлялся к сейфу, с деньгами, запихнутыми под мышку, завернутыми в красное полотенце. В красное полотенце их завернул Генри. Хьюберт запихнул их под Биллову мышку. Дэн распахнул дверь. Кевин развернул Билла в сторону сейфа. Клем дал Биллу пинка под зад для стартового ускорения. А Эдвард сказал:
– Не забудь квитанцию.
Затем Билл проследовал через дверь, под открытое небо, в направлении сейфа. Но где-то между домом и сейфом деньги выбросились из-под его мышки в направлении никому, кроме них, неведомом.
– Где депозитная квитанция, Билл? – спросил Эдвард, когда Билл вернулся.
– Депозитная квитанция? – переспросил Билл.
– Сверток, – сказал Дэн.
– Сверток?
– Деньги, –
– Деньги?
Мы бросились под открытое небо, чтобы вернуть сверток. Но его нигде не было. Мы со всем возможным тщанием проследили следы Билла в обратном направлении. Некоторые из следов Билла привели в гриль-бар «Гриль-Бар "Пожар в Другой Раз"». Мы проследили там горячий сэндвич с пастрами и восемь бутылок миллеровского «Хай-Лайфа». Но следов свертка там не наблюдалось. К счастью, дело это не очень серьезное, ведь у нас есть еще деньги. Но вот утрата невозмутимости – дело серьезное. Мы высоко ценим невозмутимость, а тот день был отмечен большой утечкой невозмутимости.
– Ладно, Джейн, залезай в машину.
– Хого, ты пятнаешь мою новую белую парусиновую козетку с подушками индейской вышивки белой шерстью по белому! – Джейн посмотрела на большие черные пятна. – Ты больше ни на что не способен, Хого, правда? Можешь только взять вещь, бывшую белой, и пятнать ее, пока не станет черной. Это очень точная метафора, Хого, того, что ты хотел бы сделать и со мной. Я понимаю. Если ты хоть на секунду предположил, что твоя способность пятнать то, что ты любишь, хоть на секунду ускользнула от моего внимания, ты грубейшим образом ошибался в оценке ситуации. Убирайся отсюда, Хого, навсегда.
– Ладно, Джейн, залезай в машину.
Пол объяснял гражданам Франции музыку.
– Как только мы врубаем свои усилители, – говорил он, – мозги некоторых людей покрываются коркой заскорузлого ханжества, подобно тому, как хлеб покрывается в печи хрусткой коричневой корочкой или как общее молчание «обволакивает» неуместное замечание. Я думаю, так и должно быть, обратите внимание на нормативное ударение, и я думаю, что в исполнении должно быть нечто эпатажное, некая эпатажная составляющая: кто-нибудь врубает свой усилитель чуть сильнее общепринятого, кто-нибудь играет на гитаре не медиатором или тщательно обмозоленными кончиками пальцев, а камертоном, кто-нибудь делает что-нибудь локтями, все равно что, я настаиваю лишь на том, что все это должно неким образом соответствовать сцене, своевольно раскинувшейся перед нами, театру наших жизней. И если, это я вам, джентльмены, вы пройдете за мною к набережной, прихватив в ящиках свои усилители и не забыв о волочащихся за вами шнурах питания, которые нужно «подключить», чтобы мы могли «врубить»…
Так вот, Пол вернулся и решил, что хватит бегать от судьбы, и пошел и сдался в ту невадскую обитель, и получил у кастеляна рясу, и теперь вот приехал домой на побывку прямо в рясе. Пол пришел на вечеринку в рясе. Ему не положено ни есть ничего, ни пить, ни говорить. Таков Устав. Мы пришли на эту разнузданную вечеринку и благопристойно расселись вдоль стены в ряд, всемером и Белоснежка. Наша квартальная доза общения с обществом. Мы обсуждали палочную теорию детовзращивания с мамашами, не забывая тем временем уделять пристальнейшее внимание чану рома, стоявшему под клавесином. Эдвард не хотел обсуждать палочную теорию детовзращивания (болезненные воспоминания), а потому он обсуждал Харольда Синезуба, короля, правившего Скандинавией в определенный период, период Синезуба. Но мамаши хотели говорить.
– В небитом ребенке заводится гниль, – говорили мамаши. – Нутряная гниль.
– Но откуда вы знаете, когда применять палку? Как вы определяете волшебный миг?
– У нас есть книга, где про это все написано, – отвечали мамаши. – Мы смотрим это в книге. На странице 331 начинается двенадцатистраничное описание лупцевания ребенка палкой. Эту страницу пора бы уже подклеить.
Мы удрали от мамаш как можно быстрее. Там была прорва других людей, и все разговаривали – и о политике, и о чем только не. Проявлялось определенное презрение к общественным институтам. Клем засунул руку в пакет с расширяющими сознание зельями. Его сознание расширилось. Он сосредоточил свое сознание на кончике большого пальца. «Это что, и есть верхний предел познания, этот эпидермис, который я тут постигаю?» Затем он впал в меланхолию, стал меланхоличным, как кастрированный кот, как тушеный заяц. «Содержание жирафа – жирафье мясо. У жирафов высокое кровяное давление, потому что крови приходится тащиться к мозгу по десятифутовой шее, и все в гору». На этом его прозрения и блажь не закончились. Эдгар и Чарльз тоже хотели попробовать. Но им не дали. Зато им дали попридерживать подол Половой рясы, когда он ходил по комнате.