Бельский: Опричник
Шрифт:
— Покончим когда со всем, пойдем в казнохранилище, где сразу же получишь полный расчет. А теперь давай о главном: каков ответ Елизаветы?
Бельскому не указали на дверь, и он воссиял душой.
«Такое доверие! Приближен к трону вплотную!»
— Королева моя, — Горсей встал при этих словах, встал Бельский, привстал даже царь, — дай ей Господь здоровья, не против сближения через семейные узы, но она предлагает в жены тебе, государь великий, юную красавицу королевской крови, двоюродную свою племянницу Мери Гастингс.
— Какова она собой?
— Я же сказал: красавица. Стройна. С великолепными манерами, лицом пригожа. Красотой она затмевает многих придворных дам, а при дворе Елизаветы собран цвет женщин Англии. Вот и суди, какова будущая твоя жена, если сговор состоится. Вскорости после меня из Лондона, тоже на кораблях, выедет посол Ее Величества Елизаветы сэр Уильям Россел из очень знатного рода. Ему, как я осведомлен, поручается вести переговоры о государственных делах и, как изволила выразиться моя королева, о делах тайных. Он уполномочен окончательно решить все дела на благо Англии и Руси. При нем, как и об этом мне стало известно, будет два письма лично от королевы. Я позволю дать тебе совет, государь всей Руси, пошли теперь же встречать посла в Архангельске.
«Сейчас повелит мне ехать. Для того и зван сюда», — с неудовольствием подумал оружничий, но услышал иное, к своей радости.
— Пошлю непременно, — и к Бельскому: — Передай мое повеление дьяку Посольского приказа, пусть готовит приставов. Не менее двух. Из знатных родов. О них доложишь мне самолично, и если мне будет угодно, я соглашусь. Теперь же — в казнохранилище.
Ничего подобного прежде Богдан не видел. Нет, не о количестве золота, драгоценностей, мехов и одежд дорогих, доспехов парадных — у него у самого казна довольно внушительная. Конечно, с царской ей не сравниться, но все же она у него даже не из средних среди боярских. Покруче будет замес. Поразило Бельского изменение в настроении Грозного, когда они спустились в хранилище: он буквально преобразился, глаза вспыхнули жадным блеском, и он стал похожим на орла, готового к смертельному броску, ради спасения своего гнездовья. Казалось, вот-вот он заклекочет и, сложив крылья, стремительно понесется на врага.
Но кто враг?
И вдруг, совсем неожиданно и моментально лицо государя стало задумчивым и, можно сказать, лицом мудреца. Он прошел к висевшей на стене цепочке из намагниченных иголок и заговорил, вроде бы забывши, чего ради он привел Горсея в хранилище. Впрочем, не без хитрости же: пусть поглядит на богатство русского самодержца. Пусть и послушает.
— Известно, в магните великая тайна. Вот эти иглы сцеплены невидимой силой, не прикрепленные ничем иным друг к дружке. Магнит имеет такую силу, что держит в воздухе железный гроб пророка Магомета в его гробнице. Вот и я мечтаю, чтоб и для меня была сооружена такая же гробница. Пока у меня нет много магнита, то что имею, не удержит в воздухе мой гроб. Вот соберу скоро достаточно, обязательно пошлю в Персию за мастерами, знающими тайну чудесной силы.
Грозный пошагал к дальней стене просторного помещения, и хранитель казны предусмотрительно открыл дубовый ларь. Значит, царь не первый раз приводил сюда гостей, и его пояснения были однообразны, к чему хранитель уже приспособился.
— Поглядите вот на этот коралл. И вот на эту бирюзу. Возьмите их в руки. Видите, никаких изменений. Значит, вы совершенно здоровы. Теперь положите их на мою руку. Смотрите, как бледнеет бирюза. Я отравлен, и смерть моя не за Горами. — И к Богдану: — Тебе, оружничий, любезный мой слуга, узнать, кто покушается на мою жизнь. Отныне это для тебя — главное из главных. Вместе с тайным дьяком примите все меры, но разоблачите злодея! Ради этого покличь даже волхвов и колдунов!
«Выходит, пока еще нет явного врага. Нет даже подозреваемого. Но враг должен быть. И он будет!»
Грозный, перебирая драгоценные камни, пояснял их свойства в мельчайших подробностях, хорошо знал, как оценивают их целебные или разрушительные качества колдуны и волхвы. Особенно он принялся расхваливать рубин:
— О! Как этот камень оживляет человеку сердце и мозг, дает ему бодрость, очищает застоявшуюся испорченную кровь, — затем взял изумруд. — А этот камень радужной породы — враг всякой нечистоты. Он лопается, если мужчина и женщина живут распутно друг с другом, злоупотребляя природой, а камень при них.
«Отчего же не полопались все изумруды в царском хранилище? — спросил себя Богдан. — Не ты ли, царь-батюшка, более всех злоупотребляешь природой?»
Царь взял в руки оникс.
— Удивительный дар Божий. Он покровитель милосердия и добродетели и враг порока, — но не положил оникс на свое место, а продолжал держать на ладони, словно испытывая на себе волшебную силу камня.
И чудо! Грозный начал меняться на глазах, слабея с каждой минутой. Наконец, уже в полном изнеможении, положил оникс на место и велел казначею:
— Выдай золотом все, что причитается Горсею. А ты, — обратился царь к Бельскому, — уведи меня в мою домашнюю церковь.
Просьба не каприза ради: царь действительно не мог без посторонней помощи сделать ни шага, и Бельский, молодой и крепкий телом, не просто поддерживал Ивана Васильевича, особенно когда поднимались по лестнице, где располагались дверь в опочивальню, комната для тайных бесед и домашняя церковь, а обхвативши за талию, волок, словно пьяного в стельку.
Стрельцы-стражники низко кланялись государю, не выражая ни малейшего удивления. Величайшая вышколенность. Но, вполне возможно, картина для них не новая. Вполне возможно, кто-то уже водил Ивана Грозного в его церковь, чтобы в молитвах обрел он бодрость духа?
Но кто? Не Борис ли Годунов?
Но эти вопросы не слишком долго мучали Богдана. Он поразился, в полном смысле этого слова, тем, что произошло дальше. Грозный не вошел в домашнюю церковь, велев ему, Богдану, быть свободным — царь сел на лавку в комнате для тайных бесед и указал оружничему место напротив себя.
— Садись.
Почти четверть часа сидели они молча: царь в полном отрешении от земного, Богдан в недоумении, боясь даже громко вздохнуть. Лишь постепенно лицо Грозного обретало осмысленное выражение, взор становился привычно-пронизывающим, и вот царь заговорил. Словно на исповеди перед своим духовником.
— Отчего так расслабляет меня оникс? Выходит, я — порочен. Но в чем мой порок? Разве я казнил крамольных бояр не ради величия державы? Только в единовластии сила государства. Никогда не будет лада и благоденствия в стране, где правят многие сразу. В одночасье страна потеряет силу, народ обнищает, рать превратится в бородавку на теле державы.
Умолк государь, но на сей раз не в отрешенности, а в явной задумчивости. Видимо, пытался оценить беспристрастно свои поступки. Но чего ради вот такая откровенность? Очиститься душой? Этот порыв, однако, может для оружничего оказаться веригами, а то и камнем на шее. Разве нужен самодержцу слуга, который знает о нем больше того, что дозволено ему знать, поэтому не радовался Бельский, что удостоен исповедальной беседы, а смущался. Ждет с тревогой, что еще о себе скажет царь-батюшка.