Бельский: Опричник
Шрифт:
— Разве я когда пеленал Сыскной приказ. Имей, кто ж тебе запрещает.
— Но, государь, я говорю о своих людях, о собственных соглядатаях, а не Сыскного приказа.
— Отчего так?
— Сомневаюсь я в дьяке.
— С чего бы это? Малюта, и тот верил ему.
— Малюту он, может, не водил за нос, а вот со мной… Дозволь спросить? Не сообщил тебе, государь, о доносах на Бориса Годунова?
— Нет. А что?
— Борис распустил слух, будто ты, государь, побил его сильнее сына своего, и будто он даже занемог знатней царевича. На самом же деле ни на час не отходил от постели Ивана Ивановича. Дьяк и мне не сказал о доносе открыто, а хитренько так намекнул: Годунов не выпустил из горячки царевича. Вот и думаю: отчего не доложил он тебе, государь, а дождался, когда я ворочусь. И почему не прямо, как начальнику своему, а так: вроде бы, сказал, а вроде бы и — нет?
— Скажу тебе одно: ты — молодец. За один день в такие детали вникнуть, нужно уметь. За вот такое умение быстро узнавать главное, любил я Малюту покойного, земля ему пухом, за это же люблю тебя. Ты еще раз оправдал мою любовь. И еще скажу: двуличие Годунова мне известно. Не от Тайного сыска. Я сам вижу. Но как я его порешу, если сын, теперь мой наследник, весь в нем? Души не чает. Поэтому погодим.
— Не станет ли поздно, государь?
— Как Бог положит. Ты послал ли за волхвами и колдунами?
— Да, — взял грех на душу Бельский. — Но не через тайного дьяка, а своих слуг.
— Пусть будет без дьяка. А когда доставят их в Москву?
— Месяца через полтора.
— Хорошо. Зови одеваться.
День заколготился, и Богдан едва выкроил часа полтора для встречи с Хлопком, о приезде которого ему сообщили слуги. Звать Хлопка в Кремль он остерегался, поэтому нужно было обязательно побывать дома. Но предлога для отлучки не нашлось, и только когда царь отправился почивать после обеда, Бельский улизнул.
Хлопко встретил его низким поклоном, но хозяин сразу же попенял ему:
— Ты не простой боевой холоп, ты — воевода. Вот и веди себя достойно. Для тебя поясной поклон и то чрезмерен.
— Уяснил, боярин.
— Если понял, хорошо. Теперь садись. Разговор короткий, к тому же тайный. Ни одна душа о нем не должна знать. Но прежде ответь: сможешь ли ты месяца за полтора привезти в Москву волхвов и колдунов из дебрей Вологодских и Холмогорских?
— Смогу. За месяц.
— Тогда слушай. Возьми с собой в путные слуги и для охраны волхвов только тех, кому доверяешь как самому себе. Даже больше, чем себе. С ними — в путь. Облюбуй глухую деревню, туда и свози всех, действуй царским именем. В Москву вези тоже тайно. Загодя оповести о своем приближении, я пошлю вестника со своим словом. Он проводит вас. Сам не маячь. Охрана будет царская, ей передаст тобой привезенных слуга мой. Тебе тут же — в дом мой. Все понятно?
— Да.
— Тогда, с Богом.
Ухмыльнулся Хлопко: к колдунам и волхвам да — и с Богом? Но махнул рукой.
— С Богом, так — с Богом.
Теперь еще один, в какой-то мере рискованный разговор. С кравчим своим Тимофеем. Богдан его недолюбливал еще до того, как узнал от тайного дьяка, что он его соглядатай. За лоск недолюбливал, за слащавую зализанность, однако, как кравчим был весьма доволен: ни разу Тимофей не ошибся, ни разу не сделал ничего неуклюжего, вот и не отдалил его от себя, хотя и претил ему постоянный полупоклон кравчего.
— Садись, — указал на лавку напротив хозяин, когда Тимофей, переступив порог, остановился у самой двери со своим вечным полупоклоном и выражением готовности исполнить любую волю, но услышав приглашение садиться, растерялся: господин баловал его вниманием менее других слуг и если приглашает к разговору, значит, неспроста.
— Садись, — повторил Богдан. — И слушай.
Подождал, пока кравчий сядет, и даже улыбнулся, видя, как тот примостился уголком на лавке, так и оставшись в своем полупоклоне.
— Ты — соглядатай тайного дьяка, — жестко начал оружничий. Тимофей даже вскочил от неожиданности, и Богдан потребовал так же жестко: — Сиди и слушай! Так вот, если хочешь жить и продолжать служить у меня, выполнять тебе только мое слово. Каждый донос, а их продолжай давать так же аккуратно, я должен знать. Нарушишь мое требование, тебя ждет неминуемая кара: дыба в пыточной, затем казнь. Устраивает?
— Да, — выдавил из себя перепуганный Тимофей, лихорадочно соображая, как хозяин мог прознать о его соглядатайстве, но почувствовал непосильность разгадки и, видя недовольство господина столь подневольным ответом, повторил с присущей ему подобострастностью:
— Да-да.
— Так-то лучше. Первое тебе задание. Донести дьяку наш разговор с Годуновым, выпятив похвальбу его, будто остепенял он Грозного и был побит царем более, чем царевич.
— Будет сделано.
— Запомни, — еще раз повторил Бельский, — если слукавишь хотя бы единожды, а мне это станет известно непременно, кара неминуема. И еще… С кем из кравчих в семьях боярских ты водишь знакомство?
Тимофей начал перечислять. Вышла целая дюжина. Стало быть, он не просто сам соглядатай, но доверенный тайного дьяка, имеющий свою сеть. Скрыл это дьяк-хитрован. Не зря скрыл.
— Теперь все вести, какие от них станешь получать, докладывать в первую очередь мне. Вместе будем решать, что из узнанного доносить в Сыск.
— Ясно.
— И последнее: попытайся завести дружбу с кравчим Бориса Годунова. Очень это нужно.
— Это же велел мне и тайный дьяк. Пока не получается.
— Расстарайся.
Доволен разговором с Тимофеем Богдан. Напуган кравчий до безумия и будет верно исполнять его волю. И не подумал, надолго ли тот испуг? Не оправится ли он от него, а затем жестоко отомстит за испытанное унижение? Трусливые, двоедушные людишки могут мстить. Очень даже.