Бельский: Опричник
Шрифт:
Уверенно повторил, уже с большей настойчивостью:
— Мне волхвы ничего не говорили. Кормили одними обещаниями. Каждый приход просили отсрочки.
По тому, как растерялся Борис Годунов, Бельский понял, что именно сам он вызнал у волхвов секрет, поэтому больше не стал обороняться, а пошел в наступление, упрекая Бориса, что тот действует во вред общему делу, пробиваясь единолично к престолу. Годунов отнекивался, но Бельский слушал его вполуха, ибо пытался определить, как тайный дьяк, оповестивший его о предательстве, как всегда — иносказательно, проведал об этом самом предательстве. И вновь концы сходились к Тимофею.
«Меня же, мерзавец кравчий, не поставил в известность! Ну, ничего, получишь сполна за двойную игру. Пожалеешь!»
Тем временем Годунов, овладев собой, начал отвечать на выпады уверенней, теперь отметая все обвинения в свой адрес, но затем, как бы признавая правоту соперника, подвел итог спору:
— Наше спасение не в обвинении друг друга, а в смерти Грозного. Он должен сегодня умереть!
Вошли они к царю вместе. Тот встретил их ухмылкой:
— Что? Спелись?
— В каком смысле? — с искренним недоумением спросил Богдан, кланяясь царю. — Мы — родственники и дружны меж собой. Никогда этого не скрывали и не скрываем.
— Не виляй! Скажи, сегодня мне волхвы предсказали смерть, а я здоров, как никогда. Если не сбудется предсказание, я изжарю волхвов с колдунами и еще кое-кого за компанию!
— Не гневайся, государь, зряшно. Вчера я последний раз был у них, они, как мне сказано было, не определились. Попросили у меня день-другой. Я постращал их, дескать, государь наш теряет терпение, может и в пыточную спровадить.
Пронзил Грозный взглядом оружничего, но, странное дело, явно успокоился. Гнев его сменился на благодушие.
— Ладно. Завтра начну дознаваться истины.
Именно это и хотел слышать Бельский. Если не свершится предсказание волхвов, он выкрутится, а Борис потеряет все. Возможно, даже лишится жизни. Но скорее всего будет сослан. И даже такой исход весьма желателен.
А услужливая мысль подсказывает: пойманный за руку Годунов не станет в безделии дожидаться завтрашнего дня.
После утренней молитвы и завтрака Грозный выслушивал доклады приказных дьяков, не отсылая от себя ни Богдана, ни Бориса, ни Родиона Биркина. В баню они пошли тоже все вместе, хотя прежде царь в баню брал с собой только Богдана, если тот находился в Москве.
В предбаннике ждал их хор пригожих дев в легких, почти прозрачных сарафанах, чтобы не взопрели они от тепла банного. Девы потешали царя и слуг его песнями, пока те раздевались и потом, когда вываливались из парилки, чтобы отдышаться и отпиться квасом.
Царь любил медово-клюквенный, и Борис с готовностью подавал ему всякий раз после парения этого кваса по полному ковшу. А когда Бельский тоже захотел испить медово-клюквенного, Годунов, вроде бы заботясь о царе, остановил его.
— Ивану Васильевичу может не хватить.
И в самом деле, любимого Иваном Грозным кваса принесли всего один хрустальный кувшин.
«Что творит?! — недоумевал Бельский. — Великий риск!»
В то же время понимал, что иного Годунову ничего не оставалось: и в риске смертельная опасность, и в безделии — смерть.
Парили царя поочередно все трое, особенно старательно Годунов, чтобы побольше выпил царь кваса. Напарившись до полного блаженства, разомлевший, царь пожелал отдохнуть в опочивальне. Родион заботливо уложил его в постель. Грозный же попросил его:
— Подушки под спину, чтоб полусидя. Шахматы тоже подай.
Подкатили шахматный столик, первым сел за партию с царем Борис и, как всегда, проиграл.
— Садись теперь ты, — пригласил Богдана. — Обыграю и тебя, хотя ты играешь упрямей, но все едино — играчишка. Оба вы играчишки.
Последние слова со смыслом. Не с шахматным.
Расставили фигуры, разыграли масть — белые у Ивана Грозного. Ему первому ходить. Он взял пешку и — выронив ее, склонил безжизненно голову на грудь, а тело его всей тяжестью вдавилось в подушки.
— Беги за доктором Иваном! — велел, будто ему дано непререкаемое право распоряжаться, приказал Родиону Борис. — Да поживей!
Биркин вылетел из комнаты, и тут Грозный очнулся и произнес зловеще:
— Вот кто травил меня, наговаривая друг на друга, а действуя заодно. Не выйдет! Я буду жить, а вам поджариваться на вертеле!
— Держи ноги! — крикнул Богдану Годунов, сам же сдавил горло Грозному. Давил и давил, пока не почувствовал, что тело царя обмякло и стало бездвижным. Свершив же убийство, сказал вполне спокойно:
— Того кваса с зельем, что выпил он, — ткнул перстом в удушенного, — хватило бы свалить слона, а его не умертвило. Прав оказался ты, Богдан, предупреждая меня, что организм приспосабливается к зелью. Вот теперь — все. Выйду встретить Иоганна Эйлофа.
Эйлоф оказался поблизости. Взволнованный, влетел в комнату для тайных бесед, жестом остановив не только Биркина, но и Годунова у дверей опочивальни.
— Не мешайте.
Можно было предвидеть, что сейчас из опочивальни выпроводит Эйлоф и Бельского, однако, Иоганн вышел сам, объявив:
— Не помешает царский духовник. Не часы, а минуты сочтены.
— Быстро зови духовника Федосея, — вновь скомандовал Годунов Родиону, и тот кинулся было исполнять приказ царского кравчего, но в комнате для стражи столкнулся с Федосием Вяткой.
— Скорей! Царь отдает Богу душу.
— Чуяло мое сердце неладное. Чуяло, — крестясь, молитвенно рек духовник царский и, подхватив полы рясы, устремился за Биркиным, но перед входом в опочивальню придержал слугу.