Бельский: Опричник
Шрифт:
Толпа, увидевшая Годунова, еще более возбудилась, особенно звонко заголосили крикуны, выказывая свою прыть. Иерихонскими трубами звучали их требования:
— Бельского головой!
— К ответу опричника!
— На расправу погубившего царя-батюшку!
Толпа многоголосо подхватывала каждое из этих требований, часть ее с нарочитой напористостью, другая, большая, ради куража.
Князь Мстиславский поднял руку, и чернь постепенно угомонилась. Тогда заговорил он, внятно чеканя слова:
— Оружничий Богдан Яковлевич Бельский не виновен перед
Крикуны прервали его дружными возражениями, и вот уже толпа снова требует Бельского ей на расправу, вовсе не слушая князя, хотя тот, все более повышая голос, пытался угомонить столпившихся у Фроловских ворот. Затихла она лишь тогда, когда руку поднял Годунов.
— Слушай мое слово, слово государя нашего царевича Федора Ивановича. Оружничий и в самом деле безвинен, но волю вашу обойти вниманием государь не может и, радея за мир и тишину в стольном граде, царевич Федор Иванович, государь наш, обещает выслать Богдана Бельского из Москвы.
— Верно! Вон его из Кремля! — радостно возгласили крикуны, вроде бы довольные своей победой. А через малую паузу уже к толпе:
— По домам!
— По домам!
Вот так, никакой злобы, никакого желания расправиться с тем, кто готовил ковы против бояр и даже самого царевича.
Князь Мстиславский, подозрительно посмотрев на Бориса, спросил:
— Поддержит ли царевич твое самовольство? Бельский такой же, как мы с тобой, верховник. Его судьба в руке только государя и нас, верховников.
— Поддержит, обойдясь без мнения Верховной боярской думы, — уверенно ответил Годунов и первым начал спускаться вниз по лестнице.
Он сразу, не найдя даже нужным идти с докладом к царевичу, пошагал в дом Богдана, что весьма озаботило князя Мстиславского.
«Наглец. Без всякой совести оделил себя правом решать за государя!»
Решительно направился князь Мстиславский к царевичу в покои, чтобы доложить о самовольстве Годунова и, попытавшись настроить Федора Ивановича против шурина, добиться отмены обещанного толпе. Увы, царевич, выслушав князя, члена Верховной думы, смиренно молвил:
— Видимо, так Богу угодно. Надоумил Годунова найти подходящее слово. А Бельский? Не в застенок же оружничего отправляют, а лишь на малое время покинуть Москву просят. Ради спокойствия.
Вот тебе и завтрашний царь-самодержец?! Не он решает, как поступать со своими слугами, тем более определенными по духовной решать государственные дела, а Годунов-выскочка, наглый хитрец.
«Всю власть захватил, коварный!» — с великой горечью подумал князь Мстиславский и приложил все силы, чтобы убедить Федора Ивановича, что не гоже ему, государю, потакать самовольству слуг.
— Ты, царевич, самодержец. Тебе одному опалять или миловать. Если каждый холоп твой станет самовольствовать, быть в твоей державе великой неурядице, а то и смуте.
— Бог даст, все пойдет тихо и смирно. Не от себя шурин мой говорил, а по вразумлению Господа, которого я просил в смиренной молитве дать покой моей земле.
—
— Ступай, князь, а я возблагодарю Господа, что вразумил Бориса Федоровича на мудрое решение. А Бельский поедет с братом моим Дмитрием в Углич. Побудет там какое-то время, а когда у Дмитрия все устроится, воротится.
Устами царевича мед бы пить. Иное говорил Борис Бельскому в его кремлевском доме:
— Придется тебе, Богдан Яковлевич, ехать воеводою в Нижний Новгород. Такова воля царевича, государя нашего. Но я советую тебе не сразу ехать в Нижний, проводи сначала Марию Нагую и ее сына Дмитрия в Углич, устрой их там, вот тогда…
Не назвал Марию Нагую царицей, а сына ее Дмитрия Ивановича царевичем. Явно, не оговорился, и это о многом сказало Богдану.
До прихода Годунова Бельский гадал, кто напустил на него толпу и ради чего? Твердого ответа, однако же, не находилось. Возникала мысль, что не обошлось без Годунова, вместе с тем он подозревал в такой же мере и других, кто опален был при Грозном, считая виновным его, и вот теперь нашли способ отомстить. А таких много. По пальцам не пересчитаешь. Но как только Борис Федорович переступил порог дома и начал разговор вроде бы недоумевающий (отчего это шум-гам?), на самом же деле решительно-деловой, Бельский окончательно понял: он, коварный, науськал. Он, и никто другой.
— Ты говоришь в Нижний Новгород на воеводство? Но я же, по духовной покойного царя, член Верховной боярской думы, а нарушать волю покойного — страшный грех.
— Я говорил об этом царю Федору. Его ответ такой: никто не гонит его из Верховной думы, но ради покоя в Москве дума какое-то время обойдется без тебя.
— Пойду сам ударю челом царю.
— Не стоит усугублять. Еще дальше может заслать.
— А если Верховная дума замолвит слово? Давай соберем верховников.
— Что — верховники. Князь Мстиславский слышал мое слово от имени царевича, государя нашего, но не предложил своей защиты. И потом, если слово царское сказано, вправе ли дума, хотя и Верховная, перечить? Так и до крамолы рукой подать.
Вот в какую сторону повернул. Впрочем, в чем-то он прав, нужно подчеркнуто послушно принять временную ссылку, а потом, спустя малое время, начать хлопоты о возвращении. Через жену Годунова. Она из рода Бельских, в девичестве Мария Скуратова, его, Бельского, двоюродная сестра. Через жену Федора Ивановича, тоже близкую родственницу. Жены правителей отличаются сердобольством и могут повлиять на своих мужей.
Из любой, однако, неприятности можно извлечь выгоду. Теперь он, не вызывая подозрения, может взять с собой столько слуг, сколько посчитает нужным, а Хлопка отправит на исполнение урока, когда они отъедут подальше от Москвы. Например, из Мытищей.
— Хорошо. Послезавтра я выезжаю. Поезд с царицей и царевичем буду ждать в Дмитрове. Во дворце покойного князя Владимира Андреевича. Условлюсь об этом с Афанасием Нагим, который поедет с сестрой своей в Углич и останется там при ней, как мой глаз.