Бельский: Опричник
Шрифт:
Долго еще рассказывал хранитель бога Прова, отвечая на вопросы о сложных, доходивших порой до враждебности, взаимоотношениях Новгорода и Киева, победителем из которых вышел Киев, и вот тогда, на Священной Горе князь Владимир возвел главную кумирню всей Русской земли. Возле нее встал во весь свой богатырский рост могучий бог Перун. Семь негасимых костров горели вокруг златоглавого кумира бога Перуна. Вот за это великий князь всей Руси Владимир прозван был Красным Солнышком.
— Выходит, не проклинали его, а преклонялись перед ним? А ты сказывал прежде, будто и он сам, и род его проклят волхвами. За что? Он же им благоволил.
— Это когда иное время наступило. История длинная. Приходи в другой раз. Нынче я устал. Да и будет загружать твою голову. Разложи все услышанное по полочкам на долгое хранение в памяти. Тебе может это сгодиться. Впрочем, мы не смогли узнать предопределенное богом Судом. Нам видится и взлет, но и падение. Зависеть будет, каким боком повернется к тебе судьба. Одно можем сказать четко: жить тебе еще долго.
Долгая жизнь — это хорошо. А еще лучше, если судьба повернулась бы не боком, пусть даже правым, а ликом лучезарным. Ради этого можно рисковать, добиваясь желаемого.
— Я постараюсь навестить тебя, хранитель Правосудного, завтра. Послушать о проклятии волхвов.
— Буду ждать. Хранитель могучего Перуна тоже.
На следующий день Бельскому не удалось попасть к волхвам: царь с утра занемог так, что не смог подняться с постели до самого обеда. Верный слуга же не отходил от него ни на час. Поднял на ноги всех лекарей, всех аптекарей и добился заметной поправки. На радостях Грозный закатил пир, где по правую руку от него сидел сын Федор, а по левую — Богдан.
Все привычно. Все как и установилось за последнее время. Но одно новшество, которое вызывало недовольство Бельского: у правой руки царевича Федора сидел Борис Годунов. До этого его обычным местом было за князем Сицким. Выходит, поднялся Годунов вдруг несколькими местами выше, вопреки стараниям его, Бельского, опорочить в глазах царя шурина царевича.
Вот тебе и лучезарный лик судьбы. Скорее — зад ее.
На следующее утро Грозному вновь стало хуже, и снова Бельский озабочен лечением царя, хотя прекрасно знает, отчего недуг и даже как с ним бороться, но больше он даже не собирался намекать царю-батюшке о виновнике болезни. Никакого толку. Однако тут же, как едва полегчало царю, Богдан с вопросом:
— Пора бы мне волхвов с колдунами проведать. Дозволь?
— Ступай. А при мне пусть побудет Борис. Передай ему мое слово.
Еще не легче. А он хотел все же спросить, несмотря на безрезультатность прежних слов и решение больше не раскрыть рта, у Грозного, не озадачить ли волхвов с колдунами, чтобы узнали они причину хвори и виновного в ней. Дал бы добро, сочтены были бы дни соперника. Выходит, не судьба.
Часа два провел Бельский в беседе с хранителем бога Прова, тот подробно рассказывал о всех богах славянорусских, о их обязанностях, о сыновней к ним любви, и оружничему виделась близость людей к самой природе, которую боги воплощали, но хотя хранитель Правосудного вел рассказ увлекательно, Богдана больше интересовало как и за что проклят великий князь Владимир и его потомство?
— Как за что? За то, что попрал святая святых. За то, что отказался от клятвы, какую давал волхвам, прося их поддержки при захвате Киевского стола. А вот как все это получилось, лучше поведает хранитель могучего бога Перуна.
Он вышел, чтобы привести своего собрата, Бельский осмысливал последние слова хранителя Прова, пытаясь понять их глубинный смысл, первооснову бунта волхвов. И выходило, по его пониманию, суть всего в борьбе за единоначальную власть на Русской земле, от которой волхвов отрывала христианская церковь. С прямого вопроса он и начал беседу с хранителем бога Перуна-Громовержца:
— Князья были подвластны волхвам, особенно хранителям Перуна и Прова, крестившись, они уходили из-под вашей руки, не в этом ли причина проклятия?
— В этом, — искренне признался волхв к удивлению Бельского, который предполагал, что хранитель Перуна станет вилять и выкручиваться. — Именно в этом. И в то же время не в этом. В Киеве стояла церковь, построенная бабкой Владимира. Она съездила в Царьград и там крестилась. Крестились и иные, кто желал. Их же никто не проклинал. Мы боролись с греческой церковью не мечом и огнем, не проклятиями, а убеждали, что лучше быть любящим внуком Дажьбога, ласковым сыном ласкового отца Сварога, чем рабом неведомого Господа. Кто хотел стать рабом — воля вольная. Мы боролись словом, и оно было неодолимо для церковников. И вот тогда греческие священники, как они себя называли и называют, совратили великого князя, подсунув ему под бок принцессу Царьградскую. Использовали его великую любвеобильность. В ответ и он их утешил: силком, под мечами дружинников своих, ему послушных, крестил Киев, а над кумиром бога Перуна надругался, после чего сбросил в Днепр, чтобы унесло его вон из Русской земли в океан-море. Но нет! Не уплыл далеко кумир Перуна, вынесли его ласковые Днепровские струи на берег, и он по сей день обитает в нашей земле, невидимый для отступников от веры отчичей и ласкающий глаз верным Дажьбогу. Придет время, найдут люди кумир Перуна и поднимут его во весь рост.
— Не думаю, чтобы одна красота заморской принцессы подвигла великого князя Владимира на столь значительный шаг!
— Конечно, нет. Главное в ином. Церковники что говорят? Власть от ихнего бога, властитель же — наместник его на земле, ему подвластной. Стало быть, он не подсуден простолюдинам, даже в боярском чине, значит — единодержавен. Куда как ладно такое для властолюбца. А как весь остальной народ? Прикинь: если он раб Божий, стало быть, и раб наместника Божьего. Вот в чем суть. Быстро поняли это князья и бояре, всяк в своей вотчине почитал себя наместником Божьим, и принялись загонять в христианство кнутами да батогами, а слишком упрямым — меч да дыба. Не по доброй воле все шло, а силком. Даже волхвов изводили. Тайно. Прилюдно-то побаивались. А тайно: был человек, отмеченный богами правом хранить кого-либо из них, и нет его. Исчез. А на нет и суда нет.
Еще и еще ходил к волхвам Богдан и стал невольно замечать, что вполне разделяет их негодование в связи с насильственным крещением Руси. По желанию — одно дело, по необходимости — Другое, вот уж из-под палки — вовсе не гоже. В его стране все происходило не так, но и там без насилия, как он теперь понимал, не обошлось. Его несли на копьях и мечах захватчики, прикрываясь крестоносными щитами. Впрочем, и у него на родине сопротивлялись крещению в основном простолюдины, а не князья.
Прошлое, однако же, не воротишь, оно, конечно, поучительно, безусловно, интересно, но важней день сегодняшний. Он и не выходил из головы Богдана, ибо роковой срок, предсказанный волхвами по звездам, приближался неодолимо, а Грозный все более настойчиво требовал правдивого слова волхвов и колдунов, хотя в последние несколько дней он скорее играл в настойчивость, и это особенно пугало оружничего. Он терялся в догадках.
«Неужели узнал о предсказании?»
Не может быть. Только ему, Бельскому, открыл хранитель бога Прова истину. Впрочем, откуда такая уверенность? Но они же, волхвы, даже не намекнули, что кто-то еще бывает у них. Возможно, строго-настрого запретили говорить? Все может быть.
И еще что настораживало, не давая покоя, — ежедневное присутствие при царе Годунова. Не один он, а двое их при руке царевой. Не доверяет ему одному. Опасно и другое: о чем они могут говорить, когда остаются наедине?