Бельский: Опричник
Шрифт:
Бельский слушает артельных голов вполуха. Ему не до всемера. Он рад, что прошла обида у Горсея.
«Что ж, еще одна взбучка пошла на пользу, — удовлетворенно думал Богдан. — Не станет жаловаться Грозному».
Глава седьмая
Чем ближе подъезжал поезд Джерома Горсея к Москве, тем все более пристав его понимал, что в Москве произошло кое-то из ряда вон выходящее событие. Если Бельский где-то появлялся неожиданно, говорившие меж собой тут же умолкали и только по обрывкам фраз, которые все же ему удавалось услышать, он мог сделать вывод: в Александровской слободе свершилось страшное убийство. Не казнь, а именно убийство. На его вопрос: «О чем речи ведете?» только что делившиеся тревожными новостями с явно показным спокойствием отвечали:
— О житье своем, боярин. О чем же еще?
Не похоже, судя по взволнованным лицам и горящим глазам.
«Ладно, в Ярославле все разузнаю».
Увы, и там с кем бы ни начинал разговор оружничий, толкового объяснения не получал. Либо городская знать не была осведомлена о подробностях произошедшего в Слободе, либо опасалась его. Тайный сыск всегда страшен, а новый его глава прошел школу своего дяди Скуратова, который умел из ничего сделать что угодно. Из мухи у него без всякой осечки всегда получался слон. Не такой ли и племянник? Пока еще мало времени прошло, чтобы разглядеть его лицо, но на всякий случай поостеречься не помешает.
Сам же Богдан не знал, кто в Ярославле соглядатай Тайного сыска — дьяк рассказал ему лишь о своих московских людях, да еще подсадных к думным боярам и иным, имеющим вес при Государевом Дворе.
Ему очень хотелось вот сейчас же подыскать себе собственного соглядатая, но он пока что не решился на это: вдруг наткнешься на царского тайного агента, тогда начавшаяся почетная служба при царе может сразу же окончиться.
«Не стоит спешить. Всему свое время».
Ясность внес Джером Горсей. Он встречался со своими соплеменниками-купцами, и те сказали ему, что царевич Иван скончался и тело его везут в Москву, где похоронят, отпев в Успенском соборе.
— Они утверждают, что царь самолично забил до смерти своего сына-наследника.
Да, известие. О таком и в самом деле опасно не то, чтобы говорить, но даже думать. Для иностранцев, понятное дело, русский царь — не их царь. У них языки развязаны. А вот подданным Грозного нужно ждать царского слова, которое принесет гонец из Кремля. Вот оно и станет предметом пересудов, да и то очень осторожных. И действовать по воле царя. Велено будет справлять сорокоуст согласно всем канонам, начнутся поминальные службы в соборной и приходских церквах, велено будет внести лишь заупокойный поминальник, стало быть, так нужно — никто не проявит самовольства без риска лишиться живота.
Без дела царь не убьет родного сына.
У Богдана мысли в раскоряку: спешить ли в Москву, все бросив, ждать ли здесь царского вестника и решать, как поступить, лично с ним переговорив. А если в самом деле царевич убит, тогда, возможно, вообще не торопиться в Кремль. Пусть схоронят наследника и пройдет после этого недельки две или даже три, пока страсти улягутся. Наверняка Иван Васильевич не станет сразу после похорон заниматься государственными делами, устраивать приемы послов. Заставит ждать даже такого важного, как Джером Горсей. И не лучше ли уберечь от такого унизительного ожидания Горсея, потянув время в пути?
До самой полуночи не мог уснуть Бельский, но так и не нашел ответа на то, что лучше, что хуже.
Спозаранок же в еще запертые городские ворота постучал царев гонец.
— Отворяй не мешкая. Весть от царя Ивана Васильевича наместнику и воеводе.
Воротники решили было подняться на колокольню надвратной церкви, чтобы убедиться, на самом ли деле ранний гость не лукавит, но в ворота постучали еще более настойчиво и уже с угрозой:
— Отворяй живей! Если не хочешь батогов по пяткам!
Теперь уж без сомнения — гонец. Действительно, нужно поспешить с засовами.
Гонец, едва появилась возможность просунуться в ворота с конем, пустил его галопом. Путные слуги и стремянные, при доспехах, тоже не мешкая пронеслись за ним вскачь. Ко дворцу наместника.
Сменив коней и наскоро перекусив, царский вестник со стремянными и путными слугами поскакал дальше. Его путь через Вологду до самого Архангельска, наместник же послал своих слуг за воеводой и оружничим.
Они приехали быстро. Но пришлось ждать писаря. Ему читать письмо, чтобы все чин-чином.
Вот и он, явно недовольный ранним вызовом, даже не пытается скрыть своей хмурости, даже специально выпячивает ее.
— Ты не сопи! — ругнул его наместник. — Иль думаешь, кроме тебя грамотеев в Ярославле нет?! Еще раз заставишь себя ждать — взашей!
— Да я что? Я всегда готовый.
— То-то же. Читай вот.
Из послания дьяка Государева Двора ясно лишь одно: Иван Грозный убил своего сына. За что и как, непонятно. Но вот дьяк прочел хитроумное пояснение: отец хотел наказать сына за неуступчивость, но оплошал.
Слово-то какое ловкое. Ни с какой стороны к нему не приладишься, чтоб хоть чуточку представить, какая ссора произошла между отцом и сыном, окончившаяся смертельными побоями.
«Узнаю у тайного дьяка, если Годунов тоже станет вилять, — успокоил себя Бельский, — а вот ехать или перегодить, тут поломаешь голову».
У наместника тоже, видно, такая же беспокойная мысль, ибо не с бухты-барахты он посоветовал:
— Тебе, оружничий, не следует спешить. На поминальных службах нужно побывать? Нужно. Лучше всего в путь после того, как девятый день помянем. Сороковой как раз в Москве помянешь. С царем нашим, Иваном Васильевичем.
— Да, так сподручней, — сразу же согласился Богдан. — Думаю, Горсей тоже согласится не спешить.
— На пару деньков в Сергиевой Лавре задержись. Помолись за упокой души царевича и за здравие царя. Оттуда гонца можно слать с вестью о Горсее.
Это уже лишнее. Не наместнику диктовать, как поступать оружничему. Не дитя же он малое, неразумное.
— Поступлю по обстоятельству, — сухо ответил Богдан, отбив охоту наместнику и дальше назидать.
Впрочем, тот сделал вид, будто не заметил недовольства оружничего, хотя сразу же перешел к тому, как организовать в самом Ярославле и в уездах поминки по царевичу, постоянно спрашивая советов у воеводы, но более у Богдана.