Бельский: Опричник
Шрифт:
— Встретив Горсея, не говори с ним о сватовстве. Об этом у меня с ним отдельный разговор. Твой урок — проводить груз до Вологды. Посуху ли, водой ли, решать тебе. В Вологде примет груз подьячий Разрядного приказа. Он знает, что с ним дальше делать. Тебе же везти Горсея в Москву. Но прежде непременно покажи корабли, которые я строю. Их уже, должно быть, сорок. Да так сделай, чтобы не ударить в грязь лицом.
— Понятно. Все исполню, как надо.
— Поспешай. Тебе еще насады [24] и учаны [25] ладить предстоит. Лучше всего в Холмогорах. Оттуда плевое дело скатиться в Архангельский порт. Рукой подать.
24
Насады— речные суда.
25
Учаны— речные суда.
— А если англичан принять в Холмогорах?
— На парусах вверх? Не на галерах же груз прибудет.
И в самом деле ляпнул не подумавши. На парусах вверх по течению можно плыть только при сильном попутном ветре, да и то медленнее черепахи. Ладно, урок на будущее: не раскрывай рта, не знаючи нужного слова.
Грозный смотрит с ухмылкой и советует:
— Ты не тычься в соски слепцом, не кажись пустомелей-всезнайкой, больше слушай поморов и на ус мотай. Тогда все ладом пойдет.
Какой раз ему дают дельные советы, но проходит время, и он забывает о них. Не гоже такое. Особенно когда столкнешься с новым делом.
Определил Богдан для себя такой порядок: в Вологде остановиться на пару дней, побывать у судостроительных мастеров, все самому оглядеть, обо всем порасспросить, что не совсем понятно, дабы с Горсеем речи вести знающие; а в Холмогорах не указывать, какие суда ладить, лишь про груз рассказать и что тем судам с грузом путь в Вологду.
Так и сделал. О многом сам узнал, но, главное, выбрал тех, кто станет знакомить английского гостя с построенными кораблями. Чтобы, значит, с гордостью за свою работу, а не с заискиванием перед иноземцами, которые любят хвалить только себя, а русское оплевывать, относясь к Руси с пренебрежением.
В Холмогорах задержался дольше. Послал слуг своих, дабы своевременно они известили, когда причалят в Архангельском порту английские суда, сам же гостевал у воеводы городовой стражи. Но не в безделии время проводил: то встречался с вожами, знающими речной путь до Вологды, отбирал из них самых уверенных в себе, гордых своей работой, своим авторитетом у поморов, к тому же не лазающих в карман за словом; то проводил весь день в артелях судостроителей, которых определили ладить учаны: груза они берут много, а осадку имеют малую. А чтобы ненароком не подмочить груз, вода для которого губительна, решили послы делать повыше, но даже на низ все же грузить вначале свинец и медь, а уж поверх них все, что боится воды.
— Если осмолим основательно днище, груз не попортится. Голову наотрез даем, — утверждали мастера. — Не опасайся, боярин. Мы же понимаем, сколь важен груз из Англии.
Богдан верил мастерам, но каждый опущенный на воду корабль проверял не единожды, сухо ли в трюмах, не потеют ли борта. Артельные обижались на дотошность оружничего, но он, сходя на берег, всякий раз жаловал им добавку к договорной цене, и обида исчезала.
И все же, несмотря ни на что, выкроил Богдан денек для охоты на уток, гусей и лебедей. Молодняк уже встал на крыло, можно без зазрения совести пострелять.
Воевода расстарался. Не только подготовил уйму каленых стрел для самострелов, но и запасся на всякий случай рушницами. Вдруг гость захочет по сидячим жахнуть дробью. А на место охоты загодя выслал пару ловких в охоте ратников, чтобы выставили бы они чучела да подновили скрадки.
Выехали затемно. Миновали ворота, рысью прошли выпасы и сенокосные луга, еще пару верст до Даниловки и за этой деревней — в лес. Вековой. С густым подлеском. Темно, хоть глаз коли, хотя заря уже высветила восток, когда они сворачивали к лесу. В два счета можно заблудиться даже хорошо знающему его, но проводник вел охотников уверенно, иной раз даже пуская коня рысью, и к лесному озеру они выехали как раз к тому времени, когда оно начало просыпаться.
Светлело быстро, и озеро раскрывало свою изумительную красоту. Вода нежной голубизны еще бездвижна. Лишь прибрежный тростник нарушает предутреннюю тишину всплесками, хотя еще полусонными. Спросонок и незлобливая перебранка крякух, приглушенный говорок гусей, да все чаще и чаще всплески вышедших на тропу охоты щук и окуней — тростник жил своей предутренней жизнью по извечному природному укладу.
Вот первая пара лебедей скользит по воде из тростниковой прогалины, величаво изогнуты их шеи и, будто не глядя друг на друга, ведут о чем-то своем утреннюю беседу, едва задевая мягкими боками сонные лилии, пока еще не распустившие нежно-восковые цветы.
Вот еще одна пара, вот еще. Следом — гуси. Эти не парами, а крупными стаями. Озерная гладь сразу же всколыхнута рябью, а то и волнами, если сразу два или три гуся начинают разминать от ночного безделья разленившиеся крылья.
Вот время и для уток. Крякухи попарно, чирки стайками, красногрудые и крохали табунками, как и гуси. Раздолье для стрельбы. Выбирай любую приглянувшуюся птицу, стрела непременно достанет, спусти только крюк, выцелив. Но охотники не берут в руки самострелы: грешно бить сидячую дичь. Вот когда поднимется она на крыло, чтобы лететь на поля для кормежки, вот тогда — самый раз проверить меткость глаза своего и ловкость. И пусть не на воду шлепнется подсеченная каленой стрелой дичь, а в прибрежный тростник или даже в лесной ерник, что за спиной охотников, собаки разыщут добычу и поднесут к ногам воеводы. У воеводы их, натасканных и на водоплавающую и на боровую дичь, целых полдюжины. И все они здесь. Терпеливо ждут команды.
По мере того как гуси, утки и даже лебеди все чаще помахивали крыльями, сгоняя ночную дремотность, Богдана все более и более охватывал азарт. Несчетно он вот так встречал рассветы на озерах в ожидании, когда дичь поднимется с воды, но обрести спокойствия так и не сумел. Более того, первые табунки, какие, поднявшись с воды, потянутся на поля, вызывают у него такую суетливость, что стрелы его летят мимо, как у начинающего неумехи. Он злился на себя, пытался сжать себя в ежовый кулак, но ничего не помогает. Успокаивается лишь тогда, когда лет пойдет массовый, а успокоившись, выказывает и меткость глаза и точность расчета. Но если в его усадьбах слуги и домочадцы знали эту слабость, если знали даже те, кто готовил царскую охоту, то здесь он новичок, и суетливость его наверняка станет предметом пересуда и завтра же, и даже после отъезда — Бельский, понимая это, ничего не мог поделать с собой: он сгорал от нетерпения, руки судорожно сжимавшие самострел, предательски подрагивали.
Первой зашлепала по воде стайка чирков. Взмыла вверх и, описав над озером дугу, полетела на поле как раз над головами охотников, сидевших в скрадках. Не очень это ловко, лучше, когда утка летит чуть в сторонке, тогда удобней рассчитывать, куда целиться, но не охотник выбирает путь табунку, а табунок летит там, где считает более удобным.
Пять каленых болтов взмыли наперерез чиркам, и четыре из них угодили в цель. Только болт Богдана пролетел впустую и затерялся где-то в ернике.
Вторая стайка чирков, и вновь болт оружничего улетел в ерник. Лишь когда на скрадки потянула четвертая стайка, на сей раз красногрудок, Богдан выцелил головного селезня и сбил его к своему великому удовольствию — по головным стреляют очень уверенные в себе охотники. Ну, а после этого, он показал всем, каков он стрелок. Ни одного промаха, что никому из напарников не удавалось.