Бельский: Опричник
Шрифт:
— Во здравии ли доставил инокиню Ефросинию в Новодевичий?
У Богдана дух перехватило: неужели он что-то не так понял и не то сделал?! Но только на миг. Поняв игру царя, склонился в поклоне.
— Казни меня, государь, но случилось непоправимое: утопла Ефросиния в Шексне.
— Как это — утопла?!
— Не доглядел. Лодочника, виновного в той беде, я казнил на месте. Казни и меня, государь, холопа твоего нерадивого.
Грозный стукнул посохом о пол, вроде бы собираясь изречь свое обычное: «В пыточную!»,
— Завтра, после заутрени, обскажешь все. Тогда я определю вину твою. Решу после этого, как поступить с тобой.
Значит, беседа в тайной комнате один на один. Глядишь, боярством пожалует. И, тогда не лести ради станут слуги его в вотчинах и усадьбах именовать боярином, а заслуженно.
Дома, попарившись в бане и легко перекусив, временил с вечерней трапезой, ожидая Бориса Годунова. Увы, трапезовать ему пришлось в одиночестве, недоумевая, отчего тайный друг не пожаловал, хотя знал о его прибытии.
«Странно. Или знатно преуспел, или что-то затеял и боится проговориться».
Богдану хотелось услышать все о подноготной жизни двора, чтобы быть готовым к разговору с Грозным, собрался даже послать к Годунову слугу с приглашением, но передумал, посчитав это унизительным.
Не послал он и за дьяком Тайного сыска, хотя желание тоже было. Поостерегся. Вдруг царь переиначил что-то в своем Дворе, иного кого поставил на сыск, а решения царя непредсказуемы и скоры, тогда его встреча с тайным дьяком не в Кремле может быть истолкована двояко.
«Нет. Пока не повидаюсь с Грозным, не стану мельтешить».
В общем, в комнату для тайных бесед Богдан вошел слепым котенком. Прохаживался, ожидая, когда государь окончит свою утреннюю молитву в домашней церкви, и пытаясь ни о чем не думать, ничего не предполагать, только оттачивая краткость, нужную направленность своего доклада; но нет-нет, да и защекочет в душе приятная надежда услышать от царя долгожданное: «Жалую тебя боярством».
А известно, чем страстней надежда, тем страшней разочарование, если надежда окажется зряшной.
Наконец Грозный окончил свою долгую утреннюю молитву. Бельский встретил его низким поклоном и поспешно по указующему жесту сел на лавку.
— Ну, рассказывай, — буднично вопросил Иван Васильевич, тоже усаживаясь на лавку напротив Бельского. — Все ли по уму исполнено?
Вот это — вопрос. Совершенно неожиданный. Стало быть, кто-то успел шепнуть царю какую-то нелепицу для него, Бельского, нелестную. А это уже не совсем ладно. Оправдываться, однако, не стоит. Рассказ нужно повести с будничным спокойствием, поддерживая тон, заданный самим царем. Даже с гордостью за умело исполненное тайное желание царя.
Похоже, удалось. Постный лик Грозного оживился, когда Богдан рассказал, в какой момент отсек голову лодочнику, готовому было оживить инокиню-утопленницу. К тому же он был один, кто знал о проделанных в днище плоскодонки пробоинах. Только с ним одним был тот тайный уговор.
— Самолично с ним говорил, строго-настрого предупредив, чтобы язык держал за зубами. Но поопасался я, что со временем не удержится и расскажет о тайном. А нет человека, нет и свидетельства. Сам факт казни под горячую руку тоже говорит о многом.
— Разумный поступок.
Совсем же преобразился Грозный, когда услышал пересказ слов настоятеля мужского монастыря, но особенно настоятельницы женского. Даже воскликнул:
— Истинно — воля Божья!
И все. Ни тебе спасибо, ни тебе милость за усердие. Молчание долгое и, наконец, слова о предстоящем:
— Баторий, безродный выскочка, наглость выказывает. Плевать бы на это, но тайный дьяк сказывает мне, что ляхи совращают дворян и бояр к измене. Вот и засучивай рукава, оружничий. Не допусти крамолы в державе моей. Всех выводи на чистую воду, на чины не оглядываясь.
Не густо. Однако же, если ты глава Тайного сыска, то не тебе царь должен подносить вести о делах в Кремле и в Руси на блюдечке, а ты ему. На подносе.
Поклонился поясно царю Ивану Васильевичу и вышел из комнаты с довольным видом, но с душой, полной досады.
«Ну, царь-батюшка. Такая будет служба моя тебе, какая от тебя благодарность».
Прямым ходом в Тайный сыск. Для первого разговора с дьяком, от которого зависит очень многое. Начал его Богдан поэтому не с начальственного тона, не со своих условий, каким бы он хотел видеть подчиненного дьяка, а наоборот, с просьбы.
— Мой дядя, Малюта Скуратов, не единожды сказывал, что у вас сложилось полное доверие друг к другу. Он не начальствовал над тобой, ты же не чувствовал себя безгласным подчиненным. Рука об руку работали. Мне бы тоже хотелось обрести доверие твое, тем более, внове для меня Тайный сыск, ты же зубы на нем съел.
Польстил Бельский тайному дьяку. Зело польстил. И тот с видимой охотой начал рассказывать о всех своих соглядатаях и во Дворе, и в имениях знатных бояр. Даже не скрыл, кто соглядатай среди его, Бельского, слуг.
— Не отдаляй его от себя, будто ничего не знаешь, — посоветовал Бельскому дьяк. — Так ловчее будет для нас с тобой.
Тогда, когда Малюта собрал вместе Бориса Годунова и его, Бельского, для тайного сговора, Богдан недоумевал, чего ради скоморошествовать за трапезным столом, сейчас же оценил ту осторожность со всей ясностью:
«Малюта знал о соглядатае и играл с ним».
А тайный дьяк продолжал назидательно:
— Но не только не отдаляй, а никакого вида даже не показывай, что осведомлен о его двоедушии. В нашей работе это самое главное: ты знаешь, но никто об этом даже не догадывается. В этом великое наше мастерство.