Бельский: Опричник

Ананьев Геннадий Андреевич

Коробит Бельского, что дьяк говорит с ним, как с сосунком, но терпит, ибо сам напросился на такое вот к нему отношение. Дает себе слово ничего до времени не менять, пока сам не раскинет свою невидимую паутину, в которой окажется и вот этот дьяк, даже не подозревая об этом.

— Я буду внимательным к твоим советам. Буду примерным твоим учеником.

Эта лесть тоже легла на душу тайного дьяка, и он без утайки принялся рассказывать обо всем, что происходит в сей день не только в Кремле, но далеко за пределами Фроловских ворот. Даже за пределами Русской земли. А известно тайному дьяку все. Как теперь уже знал Бельский, соглядатаи Тайного сыска имелись во всех приказах. Они внедрялись во все посольства, они находились

среди думных бояр, то есть были везде и обо всем уведомляли сыскных подьячих или же самого тайного дьяка, имея от сыска мзду немалую.

— За то время, какое отдалили тебя, оружничий, от двора под предлогом проводов дяди в последний путь, свершилось многое, для тебя неизвестное. Недосуг тебе было и после того, как позван был обратно. Почитай, лето миновало и воды утекло более, чем достаточно. Слушай поэтому, запоминай и осмысливай. Начну с главного: Баторий присылал послов, как и ожидал Грозный, только прибыли те не с ожидаемым словом. Он, дерзкий воевода семиградский, подданный венгерского короля, именовал в послании Ивана Васильевича не царем Земли Русской, но братом. Не признал Баторий за нашим царем и титулов князя Смоленского и князя Полоцкого. Себя же повеличал королем Польским и Литовским. Послов проводили без почестей, дав лишь в дорогу опасную грамоту. После этого Иван Васильевич двинул рать в Ливонию. В несколько дней взяты города Мариенгаузен, Лунцов, Розоттен, Дюнебург, Крейцбург, Лаудок, Таубе и еще несколько. Но воеводы князя Иван Шуйский, Василий Сицкий, Федор Мстиславский и боярин Никита Захарьин, начавши блестяще, похоже, кончат худо: сели в городах и благодушничествуют, уповая на многочисленность своих полков. Шведы же и немцы не сидят сложа руки.

— Дал ли об этом знать Ивану Васильевичу?

— Как умолчать? Сказывал.

— И что?

— Да ничего. Отмахнулся. Кто, мол, посмеет голову поднять, не убоявшись великой нашей рати? Малюта был бы жив, тот смог бы настрополить царя, указав ему верный путь. Теперь вот — некому.

— Выходит, мне необходимо вмешаться.

— Только скажу тебе так: прежде, чем царь станет слушать твое слово, тебе еще много придется потрудиться. Сейчас, думаю, не одолеешь. Хотя сказать непременно нужно. Потом, когда сбудется то, о чем нынче предупредишь, царь станет внимательней к тебе. Так вот, исподволь, и завоюешь право первого советника. Пусть даже без чина право. Но даже в этом — великая сила.

— А сам Баторий не идет в Ливонию?

— О Баторие чуток позже. Сейчас о посольствах, ибо не ратью одной действует царь наш батюшка, но и хитростью. Увы, пока не очень удачно. Вернее, совсем неудачно. В Вену послан был послом боярин Ждан Квашнин со словом к императору Рудольфу, который принял корону после скончавшегося императора Максимилиана. Квашнину надлежало заключить договор о любви и братстве и склонить цесаря к войне со Стефаном, чтобы разделить меж собой Польшу. Квашнину способствовал воевода Албрехт Ласко, который еще при дяде твоем имел тайные сношения с Кремлем. Но и это не помогло. Квашнин воротился с пустыми руками. Рудольф только пообещал прислать в Москву в скором времени кого-либо из первых вельмож для переговоров.

— Не одобряет, должно быть, наши победы в Ливонии.

— Верно мыслишь. В послании Рудольф действительно укорял Ивана Васильевича за разорение Ливонии. Не по-братски, дескать, это, не по человеколюбию.

— Эка, человеколюбие?! А шведы и немцы нас щадят?!

— Так-то оно так, только они рассуждают иначе: сами они несут свет, мы же — тьму. А ради света все допустимо, все во благо. Ну, да Бог с ними. Слушай дальше.

Вздохнул, словно вновь ему предстояло говорить нерадостное, желания к тому не имея. Но что делать? Продолжил:

— Слал Иван Васильевич посольство в Данию. Король датский Фредерик будто бы в мире со Швецией, на самом деле весьма ее опасается.

Вот наш царь и предложил Фредерику заключить союз против шведов и ляхов. Как раз в то время, как ты ездил на Белоозеро, прибыли послы от Фредерика Яков Ульфельд и Григорий Ульстамф с таким словом: Дания готова на союз с Россией против Польши и Швеции, если Россия вернет ей захваченные в Ливонии датские владения: Габель, Леоль, Лоде. Чтобы не уступить, коль в союзники стремишься, увы, упрямые думные бояре уперлись рогами, аки козлы своенравные. А что в итоге получилось? Перемирие на пятнадцать лет, обещание не помогать ни деньгами, ни людьми Баторию, да свобода торговли для купцов. Пшиком, выходит, и здесь все окончилось.

— Что же Грозный не приструнил бояр?

— По моему разумению, его самого гордыня цепко за бороду держит. Очень цепко.

И умолк, испугавшись столь вольного слова о царе-батюшке, за которое можно лишиться живота своего.

Но Богдан даже бровью не повел, и это ободрило тайного дьяка.

— Пшиком закончилось и заигрывание с Магмет-Гиреем, заступившем вместо умершего отца Девлет-Гирея. Послом к нему Иван Васильевич направил князя Мосальского с богатыми дарами и обещаниями даров ежегодных, если он согласится на союз против Батория. Дары хан принял с охотой, ответил, однако же, так: вернуть Крыму Астрахань, свести казаков с Дона и Днепра. Еще просил четыре тысячи рублей. Условия неприемлемые, и все же государь послал Магмет-Гирею тысячу рублей, еще щедрые подарки для жен ханских и детей его. Бесцельно только и это оказалось. Баторий заплатил больше, и разбойный хан отдал ему свое дружелюбство. Только, как я понимаю, нас он тревожить не станет крупным походом. Урок, преподанный его родителю Девлет-Гирею, не выветрился еще из памяти разбойников.

— Выходит, на нас он не пойдет, но и Баторию нечего бояться Крыма?

— Да. Он обезопасил себя с юга. А ему это очень важно. Рать под его рукой не слишком большая, около двадцати тысяч. Польский отряд, пять тысяч венгерской пехоты, несколько тысяч литовских конников, остальные наемники. Огненного снаряда — кот наплакал. Пушек семьдесят или восемьдесят всего.

— Наших, должно, вдвое больше?

— Не вдвое, а втрое. Разрядный приказ, сняв изрядно рати с Оки, собрал без малого шестьдесят тысяч пехоты и конницы, да мощный огневой заряд. Все бы хорошо, только стоит войско не там, где бы оно полезней оказалось. В Ливонии в основном все полки. А Баторий туда не пойдет. Он хитрит. Мне донесли, что король сейму обещал прилепить Россию к польской короне, тогда Ливония сама признает владычество Польши. Цель Батория, сделать польское королевство главенствующим над всем славянским миром. Устремления, как видишь, великие.

— А не подавится ли?

— Может быть. Но он идет на риск, вполне понимая, либо Польше быть главою северо-востока, либо Руси. А если так, то Польша неминуемо подпадет под русскую корону. Далеко вперед глядит, и в этом ему не откажешь. Не откажешь и в разумности ратной. Он вроде бы за Ливонию спорит с Грозным, сам же вострит копье, по моим сведениям, на Полоцк. На Свири он собирает свою рать в кулак, делая это весьма осторожно, без лишней огласки.

— Извещал ли ты об этом Ивана Васильевича?

— Не единожды. Только он почему-то оставляет мои доклады без внимания. Ни слова Разрядному приказу о перемещении рати из Ливонии на путь Стефану Баторию. Тайные вести, мною полученные, я вручу тебе. Подкрепишь ими свое слово. Глядишь, послушает тебя.

— Попытаюсь.

— Теперь о другом. О тайне, какую не знают даже думские бояре. Государь послал одного из любимцев английских гостей, Горсея, за свинцом, серой, медью, порохом и селитрой. Думаю, еще до ледостава доставят они груз на кораблях в порт Святого Николая. По моему разумению, царь пошлет тебя встречать Горсея и переправлять привезенное им в Вологду.