Бельский: Опричник
Шрифт:
Бомелея догнали довольно быстро, хотя он спешил и по возможности таился, но его подвела жадность: капитал он сколотил в Руси основательный на темных делишках своих и не решился его бросить, поэтому не мог, имея с собой несколько бричек, двигаться тайными лесными дорогами, а вынужден был держаться наезженных, от погоста к погосту. А на них как укроешься, если появился царский указ схватить беглеца?
Какую-то часть захваченной у Бомелея казны Богдан раздал хорошо исполнившим волю царя стрельцам, что-то передал в царскую казну, но себя нисколько не обидел. Бомелея же — в пыточную. И осталось Бельскому потирать руки,
Разгневанный Грозный повелел:
— На вертеле поджарить.
Он самолично присутствовал при столь жестокой казни и даже ткнул крамольника острым своим посохом в бок.
— Желал моей смерти?! Получай ее сам!
А на следующий день среди бояр и дворян поползли слухи, будто Бомелей, сам немец, исполнял волю Немецкой слободы, которая была недовольна привилегиями, какие имели английские купцы. Со смертью царя, доброхотствующему английскому двору, все, как они считали, изменится. Бельскому хотелось бы умолчать, ибо он понимал, откуда растут ноги, что подтвердил еще и тайный дьяк, сказавший без обиняков: «Сваливает с больной головы на здоровую», но разве мог он допустить подобное: дойдут до царя слухи прежде его, Бельского, доклада, может умолчание его обернуться бедой. Рыкнет Грозный, и никто не станет уточнять, на самом ли деле Бомелей немец.
Опричь души, но Богдан все же рассказал о слухах, которые появились среди царевых слуг, дворян и бояр, сделав, правда, упор, что это всего-навсего слух, а верен ли он, нужно еще проверить, но царь не обратил внимания на существенную оговорку. Бросил гневно:
— Гнездо папистов-латынян. Я дал им право торговать крепким хмельным, они наполнили богатством свои дома, из нищих превратились в вельмож, высоко задирающих нос. Но вместо благодарности платят злом! Наказание им такое: полное опустошение всех домов и позор прилюдный. Позор перед москвичами, коих они обирали в своих монопольных кабаках.
Взыграла душа Богдана Бельского в предвкушении доброй добычи. Если не получил боярства за столь важную услугу, как раскрытие покушения на царскую семью, то богатства основательно добавится.
Позже, в беседах с Горсеем, Богдан поймет, почему Грозный не велел дознаться истины, на самом ли деле Бомелей связан был с Немецкой слободой и с кем конкретно, а сразу велел карать всех поголовно. За этим повелением стояло желание царя угодить английским купцам, которые по ряду причин начали терять те привилегии, какими давно пользовались. Уповая на помощь Англии в борьбе с Баторием, Иван постарался выказать свое отношение к конкурентам английских купцов — немцам. Это была хитрая и дальновидная игра, жертвами которой стали многие совершенно неповинные люди.
Оценил тогда еще раз Бельский, сколь умен и прозорлив Годунов, уловивший желания царя и сумевший направить их в нужное ему, Борису, русло. Хитро он отвел от себя малейшие подозрения.
Впрочем, если Богдан сразу бы понял все это: и хитрый ход Бориса, и истинную цель Грозного, он все равно поступил бы так же. Взяв с собой добрый отряд стрельцов и составив обоз, в котором с десяток пароконок были его собственными, он окружил Немецкую слободу. Не велев стрельцам ни пытать, ни насиловать, а применять силу лишь к тем, кто станет скрывать, где хранится его
Ограбление великое, но без жертв. И то слава Богу.
Государь доволен Богданом, ловко исполнившим его волю. Объявляет ему свою милость:
— Быть тебе посаженым отцом на свадьбе сына моего Федора с Ириной Годуновой. Позвал бы посаженым отцом или дружкой на свою свадьбу, но уже объявил дружками со своей стороны князя Василия Шуйского, со стороны невесты Марии Нагой — Бориса Годунова. А посаженым отцом — сына своего Федора.
— Благодарю за честь, — склонил голову Богдан.
Хотя, если рассудить, какая это честь? Быть на свадьбе самого царя у руки его, вот это честь, но у сестры Бориса — скорее унижение.
Остается, однако, одно: упрятать глубоко обиду и делать все так, будто и впрямь польщен милостью. Подошел день царской свадьбы. Грозный не просил благословения на венчание с девятой женой у митрополита, а велел ему венчать столь торжественно, словно первый раз царь идет под венец. Он, помазанник Божий на Русской земле и, стало быть, отвечает сам перед Богом за свои грехи. Патриарх не посмел перечить, отстаивая чистоту христианского нрава. Не хотел, понятное дело, быть облаченным в медвежью шкуру и затравленным собаками, как совсем недавно расправился Иван Васильевич с новгородским архиепископом.
Даже первая свадьба юного царя Ивана с Анастасией Захарьиной не была столь пышной и торжественной. Вышедших после венчания в Успенском соборе молодых встречали толпы москвичей, битком набившихся в Кремль. Под ноги были расстелены персидские ковры до самого до Царского крыльца. Неисчислимо цветов, в которых даже путаются ноги, а на головы молодоженов горстями сыплются отборная пшеница, веянный овес и просо. Церковный хор и хор Чудова монастыря поет «Многие лета» во все свои иерихонские глотки, но ликующее многоголосье заглушает громогласную величальную.
За что любили простолюдины Грозного, понять трудно. При нем жизнь их не стала лучше. При нем на долю Руси выпало поистине неисчислимо страшных испытаний, однако, царю все прощалось. Необъяснимо, но народ горячо любил самодержца: он понимал это и принимал любовь к себе с достоинством, даже с гордостью. Вот и сейчас идет самодержец в одежде, шитой золотом и жемчугом, величаво, вроде бы даже не замечая, что творится вокруг, лишь иногда поглядывая с нежностью на идущую рядом молодую царицу, с пылающим от непривычного почета лицом, отчего это изумительной ладности лицо буквально завораживало прелестной красотой.
Внимательный взгляд, однако, мог вполне разглядеть в глазах юной царицы не только смущение, но и скрытую тоску от предчувствия не безмятежного будущего: царь стар и хвор, к тому же избалован донельзя, отдалил от себя уже восемь жен, не окажется ли и она в монастыре, когда стареющий страстолюбец натешится юной красотой? Подневольно, что ни говори, пошла под венец, не смея отказать царевым сватам, ибо знала: отказ приведет к печальному исходу не только для нее, но и для всей родни.
Но вряд ли кому приходило в голову вникать в истинные чувства юной царицы, великолепной лицом и изумительным станом. Все любовались ею, бросали ей под ноги цветы, обсыпали зерном, чтобы нарожала она как можно больше детей.