Бельский: Опричник
Шрифт:
Отлет на кормежку окончился. Теперь ждать часа три, пока птицы кормятся на полях, где после уборки хлебов, гречи и проса много осталось и для перелетных птиц. Мужики даже специально оставляли на межах необмолоченные снопы, а то и разбрасывали их, рассупонив, чтобы птице было удобней клевать. Делалось это и сердобольства ради, но и с выгодой: есть где стае покормиться перед дальней дорогой, там она перегодит недельку-другую, и охота будет отменной.
Первый табунок прошелестел крыльями над головами охотников, но никто из них не пустил стрелы вдогонку. На чучела надежда, расставленные на якорьках вдоль берега близ скрадков. Утка не разбирается, ловушка ли для них, или в самом деле сородичи
Вот табунок, развернувшись над озером, идет на посадку к чучелам. Теперь не зевай.
Выбита из табунка четверка. На сей раз промазал сам воевода. Он даже крякнул от досады. Остальные красногрудки, рассыпавшись в панике, улетели в дальний угол озера. Это не очень хорошо, ибо теперь не все возвращающиеся с кормежки утки, гуси и лебеди попадутся на обман, часть их сразу полетит в компанию красногрудок.
Ничего не сделаешь. Теперь — что Бог даст.
Бог дал хорошую охоту и на возвратном лете. Когда лет утих, пустили в воду собак, и те зачелночили, принося к ногам хозяина настрелянную дичь. Даже в тростнике вылавливали всех подранков. А вот за чучелами пришлось пускать лодку: собаки проплывали мимо чучел, либо вовсе не обращая на них внимания, либо презрительно фыркая.
Охота окончена. Теперь можно и пображничать. Чуть поодаль от скрадков, на уютной полянке у берега звонкого ручейка, сбегавшего в озеро, развели костер, когда же нагорело достаточно углей, закопали в них на каждого охотника по чирку, тщательно обмазанных глиной, чтобы ни одно перышко не выглядывало, иначе мясо пропахнет горелым пером; в ожидании же, пока чирки поспеют, принялись закусывать медовуху и фряжское вино привезенной из домов снедью.
Лепота. Отдохновение полное. Время несется вскачь. Спохватились, когда солнце собралось нырнуть в свой ночной уют.
Вернулись домой охотники довольно поздно, но дворня еще не спала, дожидаясь хозяина. Вместе с дворней ждал своего господина и слуга Бельского, прискакавший из Архангельска. И сразу же с докладом:
— Как пальнули из пушек англичане, давши знать о своем прибытии, я — в седло. Вожа для проводки кораблей по стреженю я попросил высылать без спешки. Не раньше завтрашнего обеда он приведет корабли в порт.
— Спасибо за весть. Завтра, Бог даст, скатятся по Двине к порту насады. Нам же с тобой — посуху. Коней приготовь к рассвету.
Дорога от Холмогор до Архангельска торная, кони ходкие, и вышло так, что Богдан слез с седла на пристани в самый раз: первый английский корабль подходил к причалу. На его палубе, скрестив руки на груди, как великий мыслитель, стоял Горсей.
Джером Горсей и Богдан Бельский хорошо знали друг друга, но не выкавывать же свое доброе отношение прилюдно. Не простолюдины они, да и не на посиделки съехались, чтобы махать друг другу руками или скинутыми шапками, а тем более раскланиваться преждевременно, не по протоколу, определяющему поведение посла английского и встречающего его пристава. Так они и поступят, ни пяди не отступив от протокола, и лишь потом, за трапезой в каюте ли капитана корабля, в доме ли начальника порта, где он определил остановиться по совету тайного дьяка, они смогут поговорить откровенно по душам.
Расчет, однако же, оказался не при деле. Не получилась беседа душевная. Какой-то ершистой она оказалась. Неожиданно, можно сказать. После традиционных приветствий и осмотра прибывшего корабля, где капитан угостил оружничего чаем. Там же, в каюте капитана, Горсей коротко доложил, чего и сколько привезено, предложил даже осмотреть груз на первом корабле, а затем на остальных по мере их подхода, но начальник порта воспротивился:
— С осмотром груза и приемкой успеется. В лес он не убежит. Теперь пошли ко мне в дом.
Дом начальника порта срублен из мачтовых сосен саженей по двенадцати. Суров вроде бы, без всяких излишеств, но так ловко подогнаны бревно к бревну, что диву даешься мастерству плотников. Будто краснодеревщики поднимали дом. Горсей даже пощупал, когда поднялись они на гульбище, стыки меж бревен и покачал головой, восхищенный. А начальник порта Никанор Хомков пояснил, как бы между прочим, не похвальбы ради, лишь для сведения гостям:
— Без единого гвоздя дом. И без мха даже.
Не понял Горсей, отчего без мха и вообще для чего мох нужен в стенах дома, его место на болотах, но расспросами не унизил себя, хозяин же посчитал сказанное вполне достаточным и радушным жестом пригласил в дом, двери которого были гостеприимно отворены.
В сенях — половик домотканой работы, узорчатый, любо поглядеть, а к ноге мягок, словно по мшистой низинке ступаешь. Дверь в просторную комнату для праздничных обедов тоже открыта настежь. Хозяйка встречает гостей низким поклоном и ласковым приглашением:
— Проходите за воронец, дорогие гостюшки.
Не только Горсей, но и Богдан не поняли, за какой такой воронец проходить. На полу мягкая узорчатая полость, по стенам — лавки, застланные полавочниками, тоже узорчатыми, между лавками — горки с посудой, местной и заморской; в центре комнаты — стол из карельской березы, не покрытый скатертью, чтобы не скрывать красы Богом данной и ловкими руками краснодеревщика выглажен до приятного блеска; у стола тоже лавки с мягкими полавочниками — где же воронец?
Он над дверью. Во всю стену тянется широченной доской. У поморов извечно установлено так: переступить порог дома может каждый, но дальше — ни шагу. Стой под воронцом до тех пор, пока хозяева не пригласят.
Об этом Богдан узнает после трапезы, порасспросив хозяина, пока же, подчиняясь приглашающему жесту хозяйки, прошел вместе с Горсеем к столу.
— Садитесь, где кому удобно, — предложила хозяйка, говоря этим, что все чины остались за порогом, за столом же все равны.
Конечно, стол не имел такого разнообразия, как, к примеру, у московского боярина, но и здесь обильность и основательность блюд покоряли. Особенно аппетитно гляделись ловко нарезанная семга, будто вспотевшая каждым ломтиком серебряными капельками, и янтарный от умелого копчения морской окунь; даже лебедь на огромном подносе, словно плывущий по морошковой полянке не так привлекал взор своим величием, как семга-царица, как окунь-янтарь, как зажаренные до приятной коричневости крутобокие хариусы, с которыми соседствовали белые грибы, а как завораживали взгляд подовый хлеб, шаньги, хворост, обсыпанный сахарным песком, пузатые пирожки с различной начинкой, рассчитанной на самого капризного гостя — Джером Горсей даже крякнул от удовольствия, будто оставил под воронцом свою расфуфыренную чванливость и словно по мановению волшебной палочки превратился в обыкновенного человека. Увы, на малое время.
— Что ж, начнем, благословясь? — мягким спросом прозвучало приглашение хозяина. — Чарка крепкой медовухи либо кубок фряжского вина, думаю, не станут лишними после утомительного пути, что морем, что посуху навстречу друг другу.
Кто ж от добра откажется? Это тебе не стакан чая вприглядку, хотя с серебряным подстаканником.
Все началось по-домашнему ладно. Хвалили ловкие руки хозяйки, говорили о щедрой обильности поморской земли, и вдруг все изменилось: Горсей, подняв чарку с крепкой медовухой, окинул гордым взором и стол, и сидевших за столом, помолчал многозначительно, продолжая держать высоко поднятую руку с чаркой, как бы подчеркивая этим всю важность предлагаемого тоста, и вот заговорил с величавой торжественностью: