Бельский: Опричник
Шрифт:
Погибших в ночном бою похоронили с честью. И горожане, и русские ратники. Лазутчиков Крыма и Казани судили всем городом и приговорили к повешению. Тут же быстро соорудили виселицы и привели приговор в исполнение, после чего все до единого присягнули царю Федору Ивановичу.
Больше никаких происшествий у второго крыла нижегородский рати не было. В Алатырь они прибыли довольные своей работой. Похвалил их и воевода.
Теперь — домой. До Шумерлей вниз по Суре, а дальше частью сил на кораблях, частью пешим порядком через Сергач и Лысково. На всякий случай. Возможно, мятежный дух проник в земли нижегородские. И вообще, он еще ни разу не выезжал, как воевода, из Нижнего Новгорода, не видел, как устроены ратники в городах, не знал, есть ли у них
Возвращение воинов в свои города (а полки Сергача и Лыскова Бельский взял с собой, чтобы сразу же оставить их в своих гарнизонах) было радостным вдвойне: все живы и здоровы, а что не менее важно — усиливается гарнизон. Что ни говори, а мятеж казанцев держал в тревоге средневолжские города: давно ли татарские набеги опустошали многострадальную землю, угоняли всех поголовно в полон, на продажу в Шемаханы.
Кровавые набеги татар здесь еще не забыли.
В самом Нижнем тоже радость. Под звон церковных колоколов входила в город рать. Улицы буквально забиты людьми, а жены, нарушая стройность шага, кидались на шеи своим мужьям, благодаря Господа, что сохранил он жизнь кормильцу.
Начались пиры. Трехдневные. На этот срок воевода дал ратникам полную свободу. Сам он тоже полностью отдал себя дому и семье.
Но потехе час, а делу время. Нужно было готовить все к отправке представителей Луговых городов в Москву. Люди в основном пожилые, их не посадишь в седла, вот и пришлось спешно ладить кибитки. Чтобы были удобные и просторные; подбирать к делегатам приставов, с кем отправить отписку об усмирении Луговой земли — хлопот в общем-то полон рот. Успевай поворачиваться.
Поначалу он даже собирался сам ехать в Москву, но, взвесив все за и против, переиначил. Как-никак, а он довольно изрядно насамовольничал, более чем в Карелии, поэтому не мог надеяться лишь на ласковое слово царя, на его безоговорочную милость, а если Федор Иванович изъявит недовольство, которое может возникнуть по слову Годунова, то лучше находиться подальше от царских очей.
Поезд с представителями городов Богдан проводил сам верст на пять за город, еще раз объяснил им, а заодно и приставам, как вести себя в Москве, где их должны встретить с почетом (он об этом просил и царя Федора Ивановича, и князя Шуйского, как члена Верховной боярской думы, и Бориса Годунова, как ближнего великого боярина, послав им специальных вестников) и еще раз пообещал едущим на присягу, что встретит их на обратном пути тоже с почестями и обеспечит всем необходимым на дорогу в свои города.
Потянулись долгие дни ожидания ответного слова царя, надежды на возможную милость Федора Ивановича, но вместе с тем дни неотступной тревоги: вдруг Борис, играя на богобоязни Федора Ивановича, возбудит его недовольство, что присягали ему на верность не только на кресте и Коране, а и с участием волхвов, против коих ополчена православная церковь. Вот тогда продлится срок его изгнания еще на многие годы.
Вышло, однако, ни то, ни другое. Еще не воротились с присяги представители Луговых городов, а к воеводе прискакал вестник царев с ласковым словом Федора Ивановича, но милость его оказалась совершенно неожиданной: взять под свою руку строительство нескольких городов-крепостей по берегу Волги ниже Казани, укрепление Свияжска и других крепостей между Казанью и Нижним Новгородом.
Бельский не мог сам себе ответить, доволен ли он царским словом и царским уроком, либо разочарован. Не вернули в Москву — это плохо, но поручили великое дело — это хорошо. Не отмахнулись, стало быть, от него навсегда, не вычеркнули из памяти насовсем. Вернется он в Москву. Вернется. Вот тогда он покажет Борису свою силу.
Но пока суд да дело, нужно выбирать место для городов-крепостей, а затем приступать к их строительству.
Впрочем, срубить дома, готовить бревна для крепостных стен уже с сегодняшнего дня. Благо, лесов хватает. Выбрать лишь удобные для сплава места на притоках Оки и Камы, там и развернуть
Определив ответственных за наем и отправку плотницких артелей на заготовку леса и рубку домов, назначив им малый срок для исполнения, Бельский занялся выбором мест для крепостей. Сам, без спешки, делая остановки на удобных, как ему казалось, берегах, но при тщательном изучении разочаровываясь, наконец принял самое разумное решение: не на пустом месте возводить крепости, а останавливать свой выбор на крупных деревнях, которые стояли в удобных для причаливания судов местах, особенно тех, возле которых имелись добрые затоны. Наметил такие места как на Луговой, так и на Горной стороне. А воротившись, он отослал чертежи на утверждение царю. По его росписи новые крепости как бы усиливали засечную линию, построенную князем Воротынским, и продвигали ее еще дальше на юг. Он предлагал сохранить названия выбранных им деревень — Санчурек, Уржум, Цывильск и лишь новый город-крепость, которой он определил место на Кокшаге, назвать Царевым городом.
Царь Федор Иванович и Боярская дума одобрили предложенное воеводой, средства для строительства определили частью из губернских податных сборов, частью из государевой казны. Наметили из каких центральных губерний слать в новые города людишек, чтобы обживать их и благословили оружничего на великое дело, которое должно привести к окончательному усмирению Казани. Бельскому оставалось одно — засучить рукава.
И без того не дремавшая Волга оживилась несказанно. Караваны плотов из срубов и бревен для крепостных стен и заборов, артели строителей на юмах и переселенцы из центральных областей страны шли один за другим. Переселенцы выделялись особо: они везли с собой не только весь свой скарб, но и всю живность — лошадей, коров, овец, коз, кур, гусей, уток и даже индюков. Когда проходил такой юм с несколькими семьями, окрестности оглашались разноголосым гомоном.
Не меньше шло и кораблей: ладей, учанов, но особенно насадов со стрельцами и детьми боярскими, со служивым людом.
Священники спускались по Волге особняком и под доброй охраной.
Все это, что двигалось по Волге, что стучало топорами на берегах лесных речек, что пилило и строгало, — все подчинялось его, Бельского, воле, и это в какой-то мере тешило самолюбие, смягчало душевный непокой и горечь от изгнания. В своем же старании сделать все скоро и ладно он все-таки видел способ возвращения в Москву.
Вот готова и заселена одна крепость. Бельский посылает весть о первом успехе, а что в ответ? Лишь ласковое слово царя.
Второй город — тоже ласковое слово. Так и шло дальше: он город-крепость к ногам царя, он в ответ — ласковое слово. А из них корзно [29] не сошьешь.
Во всей, однако, круговерти Богдан не забывал о царевиче Дмитрие, помогая усыновившим его дворянам хотя и тайно, но изрядно. Все шло нормально, пока приемный отец не скончался. Осталась одинокой вдова Варвара Отрепьева, а это не давало возможности устроить Дмитрия в Москве, переведя туда приемного отца. Нужно было что-то придумать, и тут вновь пришел на помощь Хлопко, который так и остался главным опекуном Дмитрия и связным между Бельским и Отрепьевыми. Он подсказал мудрый ход: передать Юрия Отрепьева на попечение дяди Смирному-Отрепьеву, который служил в Москве как выборный дворянин. Смирный преуспевал. Достиг он чина стрелецкого головы, общался в довольно высоких кругах, поэтому приемному племяннику многое дал. Но вскоре Смирного отправили головой стрелецким на Низ, и Дмитрию не было смысла ехать с ним в неспокойную Астрахань, где в любой момент могут возбудиться ногаи, а это опасно для жизни, и Богдан через Хлопка уговорил Дмитрия принять послушание в Иосифо-Волоколамском монастыре.
29
Корзно— княжеский плащ.