Белые голуби
Шрифт:
Сразу зауважали, сказали что никто больше не посмеет к ним прикоснуться и в клуб можно ходить без боязни.
С восхищением смотрели на Оксану, говорили, что таких боевых красавиц у них в райцентре никогда не было. Она слушала, улыбалась.
Кто-то все-таки в горячке схватки зацепил ее по лбу. Там наливалась заметная шишка. Олег с Андреем и деревенскими, пошли обратно в клуб, пить вино и окончательно мириться. Колян опять пошел в койку. А Панас все сидел, все не выходил, временами, звучными шлепками о воду обозначая свое присутствие. Оксана ушла в кухню, но почему-то не включала свет, хотя уже заметно стемнело.
Костя умылся, сел на пенек, на котором кололи дрова, задумался о ней. Он не знал, что ему делать дальше. Напряжение ушло, стало много легче. Сидел, слушая, как мучается Панас, вздыхал горько…
– Надо все-таки ехать домой, – решил твердо. Вошел в дом, завернул в темную кухню испить воды. Увидел ее…
Она сидела за большим обеденным столом одна, уронив голову на руки. Плечи сотрясались от глухих рыданий. Оксана плакала, горько всхлипывая, с обидой, как маленькие дети, искренно и долго. Ей было очень, очень тяжело, она страдала, переживала, волновалась, заботилась о них. А тут еще он… Костя…
А Костя стоял возле нее. Он готов был отдать все на свете, лишь бы она не рыдала. Стоял, и слезы наворачивались, набухали в глазах. Она была совсем беззащитной, бесконечно дорогой, милой…
Неожиданно для самого себя, положил руку на вздрагивающее плечо, робко погладил. Она не удивилась, не подняла головы, не успокоилась. Он, осмелев сел рядом и стал гладить ладонью ее волосы, плечи, спину. Он не знал, что сказать. У него самого горький комок стоял в горле, по щекам капало, руки дрожали. Сидели и молчали в темноте.
Послышались радостные голоса. Это девчонки возвращались с дискотеки. Шли веселые, пели песни, смеялись… Ворвались в кухню, увидели их, удивились, испугались, стали спрашивать, что случилось. Они ничего не знали…
Оксана, закрыв лицо руками, молча, направилась к себе в спальню. Костя, вытирая глаза, бросился на улицу. Девушки разбудили Коляна, стали пытать, расспрашивать, выясняли, куда подевался командир. Когда все узнали, смеялись так, что тряслась крыша. Выходили на улицу, звали Панаса, кричали, что деревенские уже ушли и бояться нечего. А тот все сидел в сортире, изредка сбрасывая тяжелые лепешки…
Костя все шел и шел по темному полю, слезы лились градом, он не сдерживался, не вытирал их, они приносили ему облегчение. Повернул назад к домам, помчался, побежал, не видя под собой дороги.
Ярко светила луна, близкие звезды россыпью повисли в черноте небосвода. Было тихо, только вдалеке на болоте разносилось кваканье исполняющих брачный ритуал лягушек. Справа, метрах в тридцати от дороги, возникло старое полуразрушенное строение, дом. Довольно большой, унылый, с прорехами в крыше и разбитыми окнами, он оставлял тягостное впечатление, но чем-то все же, притягивал, манил…
Костя долго смотрел на него, ничего не понимая. Он чувствовал, что успокаивается, щеки просохли. Повернулся и побрел восвояси.
В воскресенье отдыхали – отсыпались. Встали поздно, ближе к обеду. День выдался солнечным, жарким. Знойное марево висело в раскаленном воздухе, стайки воробьев и стрижей носились в синей вышине, чирикали громко, пикировали к земле и свечой уходили вверх. У всех было отличное настроение. Сила бурлила в молодых здоровых телах, хотелось двигаться, идти, бежать куда-нибудь, что-то делать…
Посовещавшись, решили идти загорать на озеро. Переоделись, и шумной ватагой, рассыпая на ходу шутки и весело смеясь, двинулись к воде.
Никто не знал, куда подевался Панас. Предполагали, что он мог, оступившись в темноте на шатком трапе, рухнуть в сточную яму и захлебнуться. Но когда увидели, что его вещи исчезли, сразу все поняли. Никто не пожалел о нем. А командир в это время сидел в плацкартном вагоне и мчался в город, за дальнейшими инструкциями. Он не знал, что ему делать, но получив указания, надеялся вернуться и твердой рукой восстановить пошатнувшийся порядок.
Девушки шли впереди, и Костя, не отрываясь, смотрел покрасневшими глазами на стройную фигуру в легком ситцевом платье. Вспоминал вчерашний вечер.
Наконец подошли к озеру, выбрали подходящую полянку, и упали в высокую траву. Поверхность воды напоминала гладкое, без единой морщинки, зеркало. Недалеко от берега идиллически плавали дикие утки, в камышах слышался встревоженный гусиный гогот. По воде гоняли невесомые паучки-анафемы, а в прозрачной глубине затаились, шевеля усами, черные жуки-плавунцы. Все это искрилось, сверкало, переливалось в лучах яркого солнца. На лазоревом чистом небе, не было ни одного облачка. Высь звенела и вибрировала.
Скинули одежду и веселые, шумные, кинулись в объятия озера. Брызгали, плескались, хохотали, толкали друг друга…
Он лежал, наблюдая за Оксаной. Только за ней. Она хорошо плавала и маленькая черная точка, была уже далеко от берега. Наконец стала приближаться, увеличиваться, превращаться в овал лица, губы… Оксана выходила из воды, постепенно вырастая, будто морская богиня возникала из пены прибоя, неся свое прекрасное, будто изваянное из ценного белого мрамора, роскошное молодое тело. Костя смотрел во все глаза и поражался плавному изгибу линий, гармоничности пропорций, какой-то неземной, сводящей с ума грации. Она казалась ему совершенством, идеалом, недосягаемой мечтой…
Вдруг Оксана вскрикнула, запрыгала на одной ноге, завертелась на месте, захромала… Он кинулся к ней, и увидел как из порезанной о незаметно валяющееся бутылочное стекло маленькой ступни, медленно течет яркая кровь. Костя схватил ее на руки, отнес к берегу, опустил в густую траву. Осмотрел рану. Порез не был глубоким, но кровь шла и шла. Он разорвал свою рубаху, кое-как перевязал ногу.
Ребята столпились вокруг, охали, ахали… Надо было возвращаться чтобы чисто промыть и перевязать, прижечь рану. Кровь, наконец, перестала капать. Оксана оделась, нацепила босоножки. Олег с Колькой вызвались помочь, донести на руках, но Костя от помощи отказался, заявив, что справиться сам. Приобнял ее за тонкую талию и они пошли, захромали медленно, осторожно ступая по пыльной проселочной дороге.