Белые и синие
Шрифт:
Видя суровое выражение его лица, они поняли, что совершили ошибку.
— Кого вы мне привели? — спросил он. Круазье не решился ответить, и Эжен взял слово:
— Да вы и сами видите, генерал: пленных.
— Разве я вас об этом просил?
— Вы велели нам прекратить резню, — робко промолвил Эжен.
— Да, безусловно, — отвечал главнокомандующий, — но это касается женщин, детей и стариков, а не вооруженных солдат. Знаете ли вы, что теперь мне придется пойти на преступление!
Молодые люди все поняли и удалились в замешательстве.
— Все безнадежно; я дам себя убить при первой возможности.
Прежде чем решить судьбу пленных, Бонапарт пожелал собрать своих генералов на совет.
Солдаты и генералы уже разбивали биваки внутри города. Солдаты остановились лишь тогда, когда устали убивать. Помимо четырех тысяч пленных, неприятель потерял еще около пяти тысяч человек.
Победители продолжали грабить дома всю ночь.
Временами раздавались выстрелы; глухие и жалобные вопли слышались на каждой улице, доносились из всех домов и мечетей.
То были крики спрятавшихся солдат, которых находили и убивали; крики мирных жителей, пытавшихся защитить свои ценности; крики отцов и мужей, старавшихся уберечь своих дочерей и жен от насилия солдат.
За этими зверствами должна была последовать небесная кара.
В Яффе началась чума, и армия унесла ростки болезни с собой.
Пленных прежде всего усадили перед палатками со связанными за спиной руками; их лица потемнели, скорее от мрачных предчувствий, чем от гнева.
Они видели, как исказилось лицо Бонапарта при их появлении, слышали, как он отчитал молодых людей; они не поняли смысла слов, но обо всем догадались.
Некоторые рискнули заявить:»Я хочу есть!», другие: «Я хочу пить!»
Тогда всем пленным принесли воды и раздали по куску хлеба, взятого из армейских пайков.
Это немного их успокоило.
По мере того как возвращались генералы, каждый из них получал приказ явиться в палатку главнокомандующего.
Генералы долго совещались, но ничего не решили.
На следующий день поступили очередные донесения дивизионных генералов; все они жаловались на недостаточный рацион. Лишь те из солдат, что накануне вступили в город во время сражения и обеспечили себе право на мародерство, наелись и напились вдоволь.
Но их число составляло от силы четверть армии. Остальные ворчали, видя, как их хлеб раздают неприятелю, избежавшему законного возмездия, ибо по военным законам, раз Яффа была взята приступом, все солдаты, находившиеся в городе, должны были погибнуть от меча.
Совет генералов собрался снова.
На нем обсуждалось пять вопросов.
Следовало ли отправить пленных обратно в Египет? Но для этого пришлось бы выделить для них многочисленных конвой, а французская армия и без того была слишком незначительной для действий в столь враждебно настроенной стране.
К тому же чем кормить пленных и конвойных до Каира, если армия неприятеля недавно прошла по этой дороге и опустошила ее, а у французов не было съестных припасов, которые они могли бы дать им с собой?
Следовало ли погрузить их на суда?
Где взять эти корабли? Как их найти? Море было пустынно: по крайней мере, ни один мирный парус не виднелся вдали.
А что если отпустить их на волю?
Но эти люди тотчас же отправятся в крепость Сен-Жан-д'Акр на помощь паше либо устремятся в горы Наблуса, и тогда из каждой ложбины можно будет ждать выстрелов незримых стрелков.
Может быть, поставить их в ряды республиканских солдат, но не давать им оружия?
Однако продовольствия не хватало и для десяти тысяч человек, а для четырнадцати тысяч его и тем более не хватит. Кроме того, опасно было оказаться с подобными соратниками во враждебном краю; при первом же случае они отплатят французам смертью за дарованную им жизнь. Что значит для мусульманина какой-нибудь христианский пес? Не является ли убийство неверного благочестивым и похвальным деянием в глазах Пророка?
Когда собрались обсуждать пятый вопрос, Бонапарт поднялся.
— Подождем до завтра, — сказал он.
Он и сам не знал, чего ждет.
Быть может, какого-нибудь случая из тех, что зовется подарком Провидения и предотвратит страшное преступление.
Но его надежды были напрасны.
На четвертый день пришлось наконец разрешить вопрос, который не решались поставить раньше.
Следовало ли расстрелять пленных?
Недовольство солдат нарастало, и беда приближалась; в любую минуту они могли броситься на несчастных и под видом бунта совершить злодеяние, которое было неизбежно.
Приговор был почти единодушным: лишь один из присутствовавших отказался голосовать.
Несчастных ожидал расстрел.
Бонапарт выбежал из палатки и бросился к морю, пожирая его глазами; в его охваченной состраданием душе бушевала буря.
В ту пору он еще не приобрел стоицизма, необходимого на поле брани; человек, который после Аустерлица, Эйлау и Москвы не будет испытывать волнения ни перед чем, еще недостаточно свыкся со смертью, чтобы разом принести ей, не мучаясь угрызениями совести, столь обильную жертву. Его сострадательность, сродни жалости Цезаря, вызывала у всех удивление, когда он плыл в Египет на корабле. Долгий морской переход не мог обойтись без происшествий, к примеру таких, как падение человека за борт.
На борту «Востока» произошло несколько таких случаев, тогда окружающие смогли убедиться, сколь человечной была душа Бонапарта.
Заслышав крик: «Человек за бортом!» — он бросался на палубу, если находился в другом месте, и приказывал лечь в дрейф; он не успокаивался до тех пор, пока человека не находили и не спасали. Бурьенн получил приказ щедро вознаграждать моряков, отличавшихся во время спасения утопающих, и если среди них оказывался матрос, на которого было наложено взыскание за какую-нибудь служебную провинность, Бонапарт снимал с него наказание и вдобавок приказывал дать ему денег.