Белые лодьи
Шрифт:
У Феофилица были славные кони, македонянин полюбил их, и карлик своего любимца сделал конюшим. В этом качестве Василий и сопровождал своего хозяина в поездке в Грецию, куда Феофилиц отправился с поручением от Феодоры. Но по пути македонянин тяжело заболел, и маленький Феофил вынужден был оставить его в Патрасе. Тут-то на молодого красавца-силача обратила внимание богатая вдова Даниелида, уже зрелого возраста, имевшая не только взрослого сына, но уже и внука. Состояние ее было велико, «богатство, скорее приличное царю, чем частному лицу», говорит летописец. Она владела тысячами рабов, необъятными имениями, бесчисленными стадами, сукнодельнями, на которых женщины ткали великолепные ковры и тонкие полотна. Дом Даниелиды ломился от золотой и серебряной посуды, а казнохранилище не вмещало слитков из драгоценного металла. Ей принадлежала большая
Когда наконец Василий вынужден был уехать, она дала ему денег, прекрасные одежды, тридцать рабов; после этого бедняк превращался в важного господина — теперь он мог показываться в свете и приобрести поместье в Македонии [98] .
«Милая Даниелида! Как прекрасно твое тело, умащенное дорогими благовонными мазями, оно упруго и чисто, как у девственницы, хотя ты, моя лань, годишься мне в старшие сестры.
Просыпаясь по утрам, я любил подолгу смотреть на твои слегка подрагивающие перси, на нежную длинную шею, на пылающие ланиты и трепетные веки, — ты, Даниелида, и во сне еще дышала счастьем наших жарких объятий… О благословенная! Друг мой…» — пересекая границу Патраса, думал Василий.
98
Надо заметить, что Василий никогда не забывал свою благодетельницу. Когда он через двадцать лет взошел на престол, первой его заботой было доставить сыну Даниелиды важное положение при дворе. Затем он пригласил старую даму посетить столицу. Он встретил ее как царицу в Магнаврском дворце и торжественно пожаловал ей титул матери василевса. Со своей стороны Даниелида своему давнему другу привезла в подарок 500 рабов, 100 евнухов, 100 ткачих. Василий строил новый храм, и она захотела участвовать в этом благочестивом деле: повелела выткать на своих сукнодельнях дорогие церковные ковры, которые должны были покрыть весь пол базилики. После этого Даниелида вернулась в Патрас, но каждый год, покуда был жив Василий, он получал из Эллады великолепные подарки, а когда он умер, она всю свою привязанность перенесла на императорского сына, сделав его своим наследником.
Когда царский поверенный, долженствовавший сделать опись наследства, прибыл в дом Даниелиды, он был совершенно поражен несметным богатством. Не говоря уже о деньгах в золотых монетах, о драгоценностях и дорогой посуде, о тысячах рабов, василевс получил более 80 имений. Из этого видно, какими громадными состояниями владели в Византийской империи аристократические провинциальные семьи. Но невольно с особым вниманием и интересом останавливаешься на образе этой женщины, умевшей так бережно хранить и лелеять дружбу, принесшую столько пользы македонской династии…
Его, крестьянского парня, сразу околдовала эта женщина; поначалу в искусстве любить сказывалась многоопытность самой Даниелиды, но потом она не на шутку увлеклась красавцем-силачом, и вот уже к удовольствию иметь физическую близость примешалось искреннее чувство, вызванное чистотой души и добротой Василия, еще не испорченного высшим светом. Одаривая его перед отъездом рабами, деньгами и роскошными одеждами, женщина знала, что, сделав его господином, она рискует не увидеть его позже таким, каким он был с нею раньше: двор развратит, — но, видимо, и ей было внушено свыше о великом предназначении ее любовника… А может быть, отпуская Василия от себя, Даниелида и не думала ни о чем: просто ее подарки — это всего лишь благодарность стареющей женщины за страстные любовные ночи…
Феофилиц встретил своего выздоровевшего любимца шумно и восторженно: в честь его возвращения был устроен отменный ужин, после которого Василий показал некоторые приемы патрасской борьбы — чтобы укрепить после тяжелой болезни свое тело, македонянин брал уроки у лучших борцов с Пелопоннеса.
И вот однажды двоюродный брат Михаила III патриций Антигон, сын Варды, давал парадный обед: он пригласил на него много друзей, сенаторов, важных особ, а также болгарских посланников, бывших проездом в Византии. Пришли борцы.
Болгары стали хвалить одного атлета. Тот положил на лопатки всех своих противников. Византийцы были раздосадованы. Тут поднялся Феофилиц:
— Есть у меня на службе один человек, который, если хотите, в состоянии состязаться с прославленным болгарином. Ибо действительно было бы немного стыдно для византийцев, если бы этот чужеземец возвратился к себе на родину никем не побежденный.
Все согласились. Позвали Василия. Тщательно усыпали зал песком, и борьба началась.
Болгарин могучей рукой силился приподнять Василия, чтобы он потерял равновесие, но византиец молниеносным движением обхватывает болгарина, делает быстрый оборот вокруг себя и ловким ударом ноги, славившимся тогда среди борцов Патраса, бросает на землю противника, лишившегося чувств и порядочно поврежденного.
Эта победа заставила придворных обратить внимание на македонянина.
Случилось так, что через несколько дней в подарок Михаилу III прислали красивого коня, и ему тотчас захотелось его опробовать на скаку. Император подошел к коню, хотел открыть ему рот, чтобы посмотреть зубы, но лошадь взвилась на дыбы, и ни василевс, ни его конюхи не могли с ней справиться. Михаил III был крайне недоволен, но тут в дело снова вмешался услужливый Феофилиц. Тут же вызывают во дворец македонянина, и тогда, «как новый Александр на нового Буцефала, как Веллерофон на Пегаса», по выражению историка, он вскакивает на непокорное животное и в несколько минут укрощает его совершенно. Император в восторге и просит Феофилица уступить ему этого красавца — и хорошего наездника, и такого сильного борца. И, крайне гордясь своим приобретением, император пошел представить Василия своей матери:
— Посмотри, какого прекрасного мужчину я нашел.
Но Феодора посмотрела долгим взглядом на нового фаворита сына и печально произнесла:
— О, если бы Бог дал мне никогда не видеть этого человека. Ибо он погубит наш род…
Василий открыл глаза и сразу поежился под пристальным холодным взглядом Кондомита, который — и в это было трудно поверить — несколько минут назад, казалось, спал. Македонянин взял себя в руки, улыбнулся патрицию как можно любезнее:
— Друнгарий, твой навес из двадцати шкур мертвых лошадей я теперь оцениваю дороже стоимости такого же количества живых… — И посмотрел на палящее солнце.
Кондомит довольно засмеялся, похлопал по воде ладонью и, как истинный купец, сказал:
— Согласен с тобой, Василий, одна и та же вещь в разных обстоятельствах может подняться в цене на огромную высоту… Был у меня на виноградниках один управляющий. Как-то он выехал по делам в пустынную часть моего имения, прихватив с собой бочонок вина. С вечеру порядком нагрузился им и, видимо, спьяну плохо закрыл пробку — вино и вылилось. Проснувшись утром, он с дикого похмелья хвать за бочонок, а в нем — ни капли… Не знал, куда деться: голова словно сдавлена обручами, сердце пошло в разнос, лицо и тело покрылись потом — все, конец! — хоть бы глоток, всего лишь один глоток, чтобы сердце встрепенулось и застучало снова… И ни души в округе, ни одного жилья… Еле отошел мой управляющий. А после рассказывал, что за стакан вина он в этот момент мог бы отдать половину своего состояния, потому как почти умирал… Вот так. А ведь стакан хорошего пьянящего напитка стоит всего-то несколько фоллов…
— На эту тему, Кондомит, можно философствовать сколько угодно, и каждый из нас будет приходить к неожиданным выводам… В зависимости не только от обстоятельств, но и от самой сути человеческого характера…
— Так-то оно так, — согласился с Василием друнгарий. — Если бы мой управляющий был непьющим, ему бы и в голову не пришло отдавать за стакан вина половину своего нажитого богатства. Но ты, шталмейстер, тоже должен не забывать, что человек подвержен слабостям.
— Да, помнить об этом должен, но потакать — не хочу! — возразил македонянин.
— И всегда так получается у тебя, Василий? — И, видя некоторое замешательство со стороны своего собеседника, Константин Кондомит поднял вверх левую руку. — Можешь не отвечать. Я этот вопрос задал, наверное, не только тебе… — И снова закрыл глаза, погрузившись в воду еще глубже.
«А действительно, всегда ли так получается у тебя?.. Ты говоришь, что не хочешь потакать слабостям… Но ведь от «не хочу» до «не потакаю» дорога длиною в несколько тысяч локтей. Будь честен, Василий, наедине с собой будь честен, — сказал себе шталмейстер. — А разве ты не потакаешь буйному веселью императора и разве сам не принимаешь участие в дурацких развлечениях, зная, что это единственное средство понравиться ему?! И поддакиваешь коронованному пьянице, во всем соглашаешься с ним и подделываешься под него, хотя видишь, что не прав василевс… И не ты ли первым всегда готов водрузить на трон статую Пречистой Девы, когда проходят скачки на Ипподроме и когда Михаил, покинув председательское место, приказывает: «Сажайте Богородицу заместо меня, а я пойду разомнусь на колеснице…»