Белые лодьи
Шрифт:
Молодец Дубыня! Пока Доброслав надевал на своего пса панцирь, он меткой стрелой сразил первого, выскочившего из-за кургана всадника. Неподалеку находилась дождевая промоина. Доброслав, управившись с Буком, насильно затащил в нее Константина, крикнув ему:
— Ложитесь! — а сам, выпрыгнув оттуда, приладил к тетиве стрелу и выпустил. Она впилась в грудь лошади, на которой мчался к нам, размахивая мечом, другой всадник. Лошадь подогнула ноги, ударилась лбом о землю, разбойник грохнулся со всего маху и растянулся, видно, сильно зашибся…
Из-за кургана показались
Константин не хотел лежать, несколько раз порывался встать, чтобы примкнуть к нам, и никакие уговоры на него не действовали. Тогда я обратился к Доброславу. Язычник не стал его уговаривать, а что-то сказал псу, и, когда в очередной раз философ попытался подняться, Бук так свирепо на него зарычал, что Константин счел благоразумным снова лечь на дно промоины. А что он мог сейчас?! Я-то и с луком могу управляться, и с мечом тоже. Философ может только прочитать молитву.
И еще группа всадников выскочила из-за укрытия. Они стараются взять нас в обхват. Двое уже совсем близко. Почему же мешкают велиты?.. Почему не выпускают стрелы?.. Выпустили! Но промахнулись… Видно, как с губ лошадей брызжет белая пена. Я откладываю лук со стрелами и вооружаюсь мечом. Но тут навстречу всадникам молнией метнулось гибкое тело пса, вот оно взлетело вверх, Бук своей мощной грудью, закованной в железо, с легкостью необыкновенной выбил из седла разбойника. Лошадь, напуганная диким зверюгой и, по всей видимости, думая, что это волк, в бешенстве шарахнулась в сторону, глаза у нее налились кровью, она встала на дыбы, а потом опустила копыта на голову другой, бежавшей рядом. Та споткнулась, и второй всадник упал, а Бук в длинном прыжке настиг его и вцепился клыками в глотку…
— Назад, Бук! — что есть мочи закричал Доброслав, потому что по псу разбойники выпустили сразу с десяток стрел. К счастью, только одна попала в панцирь и, отскочив, сломалась.
Хрипя от ярости, еще не остывший от схватки, Бук вернулся назад.
Вот уже откинул копье и завалился в траву один из велитов, пораженный сразу двумя стрелами. Упал и другой с торчащим в затылке деревянным стержнем с черным оперением.
Показались и разбойники пешие. Кто они? На хазар не похожи… С прямыми носами, не иначе — угры.
Снова оглядываюсь на Ктесия. Он не стреляет, и ни малейшего волнения не вижу на его лице… Вот это выдержка! Вот это завидное презрение к смерти! Смерти?! О чем я думаю?.. Какая смерть?! Неужели так просто… Готовились к путешествию, читали книги, изучали языки, плыли, искали, мыслили, мучились — и все, конец?.. Не может такого быть… А почему же Ктесий не стреляет?..
И вдруг взвыл от боли Зевксидам: стрела угодила ему прямо в глаз, он схватился за нее обеими руками, выдернул, и кровь густо оросила траву.
Всадники улюлюкают уже со всех сторон. Убиты еще четыре велита, разбойники все ближе и ближе… Константин встал во весь рост и начал креститься. Подстрелят его… Господи, отведи от него стрелу или копье, и пусть меч просвистит мимо головы!
Вот кто держится как истинный римлянин — язычник Доброслав: без страха одну за одной посылает он стрелы, многие из которых достигают цели. Но давно видно, что силы неравны.
Почему не стреляет Ктесий и его знакомый в черной одежде?
Кольцо сжимается, пешие разбойники уже не бегут, а идут, уверенные в том, что мы от них никуда не денемся, а всадники стали скакать кругами… Это смерть.
Но тут мы услышали какой-то нарастающий вой, похожий на волчий, отчего насторожился Бук и у него поднялись уши… И вдруг из-за того же кургана появились на лошадях вооруженные люди, на полном скаку они стреляли из луков в разбойников, и те смешались, сбились в кучу, и началась рубка мечами… Через некоторое время среди разбойников-угров в живых никого не оказалось. Я снова поглядел на Ктесия и теперь поразился его преображению — лицо капитана покрыла бледность, на лбу выступили капельки пота, руки дрожали…
Приподнялся Дубыня и выкрикнул:
— Е-е-рус-ла-а-н!
На зов откликнулся один из всадников, с широкими плечами и со шрамом через все лицо, и повернул лошадь к нам.
— Разрази меня Перун, если это опять не бывший парила!.. Дубыня, снова мы встретились! Ну и дела!.. Как же вы попали сюда?
— А как вы? Ты же решил свой отряд увести к Борисфену.
— Решить-то решил… Да увидел в Меотийском озере греческий корабль. Принял за купеческий. Хотел грабануть его возле Саркела, да никак не подступиться. Возле берега лед, вплавь пускать лошадей — угробить их…
— Так это ж мы плыли на нем!
— Теперь-то я понял. А после Саркела потерял вас из виду, а сейчас встретились. Ну, здравствуй!
— Здравствуй, Еруслан, — ответил Дубыня.
Значит, слово «Еруслан» означает имя, и этот тать хороший знакомый Дубыни, тоже, конечно, язычник…
Еруслан увидел пса и воскликнул:
— Бук, дорогой, и ты здесь! Ах, какой молодец! И в доспехах, как воин…
— А он и есть воин, — сказал Доброслав, подошел к Еруслану, и они обнялись.
Пошли расспросы, разговоры. Я понял одно: Еруслан отомстил за жену, разгромив и подвергнув сожжению солеварню на Меотийском озере.
Позже я узнал о том, как надругались греки над его женою, и в моем представлении Еруслан уже не казался кровожадным разбойником.
Зевксидам не катался по траве, а лежал, устремив единственный глаз в небо. Я подошел к нему, он еще был жив. Он повернул в мою сторону распухшее до неузнаваемости, синюшное лицо, даже попытался подняться на локте, силясь что-то сказать; губы у него шевелились, но в горле клокотало, и никаких слов я разобрать не мог…
Потом глаз его стал стекленеть, из него выкатилась крупная слеза, тело лохага содрогнулось, из носа показалась кровь, он рыгнул два раза и затих. Что он хотел сказать перед смертью? Покаяться?.. Да, теперь уже никто никогда не узнает об этом.