Белые снега
Шрифт:
А вельбот между тем приближался, и уже можно было рассмотреть людей, сидящих в деревянном суденышке — они были смуглые, черноволосые, с широкими добрыми лицами. И улыбались, словно видели после долгой разлуки близких родственников. Почти все они были без головных уборов, и только двое — тот, что правил на корме, и сидящий на носу — имели на голове зеленые целлулоидные козырьки на тесемках, придававшие им какой-то странный вид.
Вельбот на малом ходу подошел к железному борту «Совета», откуда уже свесили веревочный
Человек в зеленом целлулоидном козырьке поднял приветливое лицо, обнажил в улыбке крепкие белые зубы и что-то закричал по-английски. Капитан Музыкантов отозвался ему, и через минуту эскимос был на палубе, крепко пожимал руки обступившим его морякам. Потом заговорил на ломаном русском языке.
— Кричи парахоть нет, — показал он на трубу. — Морч испукался и усель. Тихо ната плыви. Наша пища ухоти, натаму чта парахоть кричи…
— Ты уж, Утоюк, скажи по-английски, — попросил его капитан.
— Я хоти усить русски карашо, натаму чта я совет и претситаль, бикоус я эм джаст нау президент оф ауэ виллидж энд аск ю донт мейк нойзи энд би кэафул вен ю камипг ту Улак. Зер а мепи волрес ин зеа биич…
Капитан внимательно выслушал Утоюка и поблагодарил его:
— Хорошо, что вы нас предупредили. Пойдем пить чай в кают-компанию.
Капитан пригласил и учителей.
Когда все уселись за длинный стол, покрытый коричневой клеенкой, Музыкантов представил Елену Островскую.
— Это ваша учительница, — сказал он эскимосам. — Она будет учить вас грамоте.
Утоюк внимательно оглядел девушку. Под его пристальным взглядом Лена засмущалась, покраснела. Пронзительные глаза морского эскимоса, прикрытые чуть припухшими веками, казалось, видели насквозь. В них было нескрываемое любопытство, удивление и еще что-то неуловимое, странное и непривычное.
Утоюк поначалу даже расстроился. Учитель-мужчина, конечно, надежнее, и устроить его легче. А Лена… Вся беленькая, как песец, и волос тонкий. Такую ураганом запросто сдует с крутых, заледенелых троп Нуукэна. Утоюк хотел было попросить заменить эту девушку на учителя-мужчину, но что-то удержало его. Что именно, он не знал. Может быть, выражение ее глаз или ее лицо, застенчивое, как у эскимосской девушки…
Лена посмотрела на Утоюка. В его черных, глубоких, словно бездонных глазах горел теплый огонек. И девушка немного успокоилась. Она почувствовала в этом эскимосском парне силу и доброту.
Утоюк догадывался о душевном состоянии девушки и, стараясь приободрить ее, широко улыбнулся:
— Вери гуд! — сказал он Лене и тут же повторил по-русски: — Осинь карасе. Мы осинь рат будим вам и стараться усить русски. Мы хочим, бутим помогай!
Утоюк попросил разрешения доплыть на пароходе до Улака.
Машина заработала, железный корпус судна задрожал, и «Совет» двинулся на северо-запад, огибая скалистый массив мыса Дежнева.
Утоюк рассказал о том, как выбирали Совет в Нуукэне. Петр Сорокин спросил:
— А кто председатель Совета в Улаке?
— Нот ет, — ответил Утоюк.
— Еще нет, — перевел капитан.
— Почему?
— Никто не хочет, — ответил с помощью капитана Утоюк и снова улыбнулся Лене.
Эти слова удивили Петра Сорокина.
— Там есть представитель Анадырского ревкома, — объяснил Утоюк. — Он и держит всю власть.
Петр и Лена переглянулись и одновременно подумали о том, что здешняя жизнь, видно, не такая уж простая.
Сорокину не терпелось увидеть селение, в котором ему предстояло жить и работать.
По левому борту виднелась скала.
А впереди, на черте горизонта, лежал низкий берег, за которым в синеющей дали сливались с небом горы.
— Вон Улак, — сказал Музыкантов и передал Петру бинокль.
Сорокин приставил к глазам окуляры и увидел на длинной косе хижины и дым над ними. На волнах плясал деревянный вельбот, похожий на тот, что приплыл из Нуукэна.
— Вельбот плывет, — сказал он, передавая капитану бинокль.
«Совет» сбавил ход.
— Предупредить команду — не шуметь, соблюдать тишину, — сказал капитан помощнику.
Вельбот обогнул судно и медленно приблизился к борту. На этот раз Петр с особенным вниманием вглядывался в лица людей, которые на долгие годы станут его ближайшими знакомыми, соседями, друзьями. Место на корме вельбота занимал пожилой чукча, одетый тщательно, но неярко. Он медленно подвел вельбот к борту и пришвартовал его рядом с нуукэнским.
— Омрылькот, — назвал себя чукча, поднявшись на борт.
Молодой парень, шедший за ним, на неожиданно чистом русском языке произнес:
— Здравствуйте.
— Вы говорите по-русски? — кинулся к нему Сорокин.
— Пэнкок, — произнес парень и широко улыбнулся.
— Он больше не знает ни одного слова, — объяснил другой чукча. Но Пэнкок продолжал улыбаться, глядя прямо в глаза учителю.
— А вы говорите?
— Я говорю, — ответил чукча, — зовут меня Тэгрын Николай Николаевич. Мы просим капитана близко не подходить к берегу, не стрелять, не давать гудка. За мысом — моржовое лежбище.
— Мы об этом уже знаем, — сказал капитан. — Утоюк предупредил нас. Сделаем все возможное, чтобы не потревожить моржей.
Показалась рыжая голова, и через фальшборт на палубу тяжело перевалился Хазин.
— Добро пожаловать! — весело сказал он. — Наконец-то дождался вас.
Тем временем прибывшие на вельботе чукчи совещались с капитаном, в каком порядке разгружать пароход и где его поставить на якорь, чтобы лязг лебедок не доносился до моржового лежбища.
Пэнкок помог вынести учительский багаж из каюты, погрузил на вельбот. Попрощавшись с капитаном, приезжие спустились по веревочному штормтрапу.