Белые снега
Шрифт:
Млеткын улыбнулся уголками губ и громко сказал:
— Я кончил.
Вельботы плыли во тьме, но вот вдали мелькнул один огонек, другой: это оставшиеся в Улаке давали знать, что ждут на берегу.
Пэнкок стоял на носу вельбота и всматривался в темноту надвигающегося берега. Сегодня ночи не было. Она прошла, не дав сомкнуть глаз, полная радостного труда. Как хорошо жить на земле, когда есть еда, когда нет тревоги за завтрашний день, когда ты молод, полон сил и ожидаешь предстоящего чуда — свидания с удивительными глазами, в которых вместились тепло и нежность всего мира.
Пэнкок различил на берегу
Все с тревогой уставились на костер. Наконец Млеткын высказал догадку:
— Да это жирный камень [13] жгут тангитаны!
Когда вельботы причалили, все убедились в том, что шаман был прав. Учитель и милиционер с почерневшими лицами сидели у костра.
Омрылькот подозвал Тэгрына и велел перевести русским:
— Завтра всем селом возьмемся и перетащим ваше дерево на зеленый бугор.
13
Жирный камень — так чукчи называли уголь.
Петр Сорокин не ожидал такого и растерянно стал благодарить:
— Большое спасибо, очень благодарны…
— Не стоит, — усмехнулся Омрылькот и обратился к Драбкину: — Вам мы дадим в помощь человека, который будет караулить товар. Можете быть спокойны — здесь, на берегу Улака, ничего не пропадет: у нас нет воров.
— Да я, в общем-то, не из-за этого… Мало ли какое стихийное бедствие… — забормотал Семен.
— Сегодня Рычын будет сторожить товары, — а завтра и это перетащим на зеленый бугор, — заключил Омрылькот и отошел.
Млеткын последовал за ним, внутренне осуждая эрмэчина. Не надо было помогать так открыто. Сначала надо дать белым почувствовать их беспомощность, дать понять, что без таких, как Омрылькот, им тут и пальцем не шевельнуть.
Драбкин и Сорокин весело переглянулись и впряглись в канат, которым люди тащили на берег первый вельбот. Они вместе со всеми принялись громко подбадривать себя возгласом:
— То-гок! То-гок!
До ранней зари они помогали таскать мясо, жир и кымгыты на берег, сваливая добычу в мясные ямы.
Когда солнце взошло, усталые, перемазанные жиром и угольным дымом, они ввалились к себе в домик и удивились — комнатка их была аккуратно прибрана. На столе на большой черной сковородке шипела жареная моржовая печенка, а на печке пыхтел чайник. У окна стояла улыбающаяся Наргинау, в гимнастерке, плотно обтягивающей грудь.
— Трастите! — весело приветствовала она вошедших.
— Настасья! — удивленно воскликнул Драбкин. — Что ты тут делаешь? Зачем это?
— Моя тут рапота, вари, стирай, мой, — стыдливо прикрываясь рукавом, произнесла Наргинау.
— Что делать с ней будем? — спросил Драбкин у Сорокина.
— Не знаю.
— Может, возьмем на службу? Нам же нужен истопник.
— То истопник, а не повар и горничная, — жестко ответил Сорокин, — тебе бы еще личного слугу.
— Ну ладно, ладно, — обескураженно произнес Драбкин.
— Настасья, — мягко обратился он к женщине, — ты уж не обижайся… но… услуги нам не нужны. Мы должны все сами делать — и стирай, и мой, и вари… Вот как наладим школу, возьмем тебя…
Наргинау не привыкла к быстрой русской речи и почти ничего не могла разобрать, но все же она догадалась, что от ее услуг отказываются. Ей стало обидно. Хазин был куда приветливее… А этот… Еще на морском берегу, в день приезда милиционера в Улак, она подумала о том, что будет служить ему, стирать матерчатую одежду, чинить кухлянку, готовить еду, убирать в комнате. Ей нравилось это делать, потому что у нее не было мужчины, о котором она могла бы заботиться, кому могла бы отдавать теплоту своего сердца. Наргинау ведь не виновата в том, что ее мужа унесло на льдине и она стала вдовой. Таких вдов замуж не брали — считалось, что муж ее может превратиться в оборотня и прийти за своей женой в страшном облике тэрыкы [14] . А бывало и хуже: унесенные на льдине посещали своих жен тайно, во сне, и даже случалось, что потом у тех появлялись дети.
14
Тэрыкы — оборотень.
Наргинау как-то виновато улыбнулась и быстро вышла из комнаты.
Присаживаясь к столу, Драбкин вздохнул:
— Зря мы так с ней…
— Может быть, — согласился Сорокин, — но мы не имеем права поступать иначе.
Рано утром перенесли на зеленый бугор деревянные части будущей школы и товары. Уголь пока остался на берегу. Омрылькот заверил: больших штормов больше не будет.
Сорокин достал инструкции по сборке дома. На чертеже домик был круглый, приземистый.
— Чисто яранга, — усмехнулся милиционер. — Зато собирать просто: ставь стенки да крепи. Работы всего на два дня.
И действительно, через два дня среди яранг поднялось необыкновенное сооружение — круглый деревянный дом с окнами. На макушке его торчала высокая железная труба.
Разбирая груз, Сорокин с ужасом обнаружил, что не хватает ящиков с карандашами и тетрадями. Он несколько раз переворошил все, но… ящиков нигде не было.
— Должно быть, по ошибке выгрузили в Анадыре, — предположил Драбкин.
Что же теперь делать? Как начинать учебный год? Плыть на вельботе в Анадырь невозможно — очень далеко. Омрылькот посоветовал купить карандаши и тетради в Номе. Пути туда — всего день от зари до зари при попутном ветре.
Сорокин прибежал в недостроенную школу, где работал Драбкин.
— Сеня, срочно развертывай свою лавку и торгуй! — крикнул он удивленному милиционеру.
— Что стряслось? То торопил со школой, теперь с лавкой.
— Наторгуешь пушнины — и в Америку! — торопливо сказал Сорокин.
— Да ты что — рехнулся? — вскинулся Драбкин. — Мигрантом хочешь стать? Сбежать с пушниной? Видали мы таких субчиков!
— Да нет! — махнул рукой Сорокин и объяснил все.
— Понятно, — уныло произнес милиционер. — Но согласно инструкции я обязан пушнину паковать и отправлять под пломбами в Петропавловск. Мы нарушим сразу несколько законов. Знаешь, чем это пахнет?
— Главная наша задача — открыть школу, — твердо сказал Сорокин, — любыми средствами.
— За нарушение монополии внешней торговли — расстрел, — коротко сказал Драбкин.
— Пока нас расстреляют, успеем кое-кого обучить грамоте, — ответил Сорокин.
Драбкин сел на только что сколоченную скамью.
— Давай покумекаем спокойно. Значит, так: советской школе нужны карандаши и тетради. Купить их можно только на валюту в Америке. Валюта, то есть пушнина, есть у местного населения. Всю эту коммерцию мы делаем в интересах народа… Ну, Петь, есть идея.