Белые снега
Шрифт:
— Это зачем? — спросил Сорокин.
— Русский бог, — добродушно ответил Млеткын.
Сорокин объяснил, чей это портрет. Млеткын очень удивился, но портрет снимать не стал.
— Пусть висит, — сказал он, — теперь он никому не повредит.
«А в школе нет ни одного портрета вождей пролетариата — не догадались захватить. Хоть сам срисовывай с книги», — с сожалением подумал Сорокин.
До начала занятий оставалось полчаса.
В сугробах, наметенных у стен круглого домика, маячили тени. Кто-то шевелился и у столба с сигнальным котлом. Сорокин пригляделся и узнал своих будущих учеников.
— Заходите, — пригласил их Сорокин, показывая рукой на дверь, — идите.
Сначала один мальчик по имени Уиненер, за ним Кымыргин, девочки Рытыр и Кымынэ робко вошли в круглый домик.
Чуть ли не все ребята явились задолго до того, как Сорокин взял в руки тяжелый железный молоток и стал бить им по медному котлу. Услышав необычный звон, собаки залаяли, завыли. Голоса их смешались с шумом ветра и почти заглушили звон самодельного колокола.
Наконец появился переводчик. Он выглядел важным и значительным в чисто выстиранной камлейке, в пестро расшитых белых торбазах.
Учитель и переводчик вошли в класс и встали у доски.
Драбкин уже успел рассадить ребятишек за парты. И теперь, бросив ободряющий взгляд на Сорокина, он тихонько вышел в соседнюю комнату.
— Товарищи! — громко произнес учитель. И подождал, пока Тэгрын скажет по-чукотски «тумгытури!».
— Вы пришли сегодня в этот круглый домик, чтобы начать новую жизнь, жизнь, которую никогда не знали на этих берегах.
В глазенках девочки, сидящей напротив, Сорокин уловил тревогу.
— Новая жизнь — это счастливая, радостная жизнь. Она еще впереди, но вы делаете к ней первый шаг, первый свой шаг дальнего путешествия.
Тэгрын старательно переводил, но, видно, ему было нелегко. Он вспотел и то и дело вытирал разгоряченный лоб полой камлейки.
— Вы пришли учить грамоту. Что же такое грамота?
Черные пытливые глазенки уставились на Сорокина.
И в них учитель увидел неутоленное любопытство, жажду знаний, смешанную со смутной тревогой.
— Грамота — это большое окно в новый мир, это и широкая дверь, через которую вы придете к людям, живущим далеко отсюда, в России, где есть леса, где растет хлеб и стоят большие города с домами в несколько этажей…
Тэгрын остановился и переспросил:
— Что такое — этажи?
— Это когда одна яранга стоит на другой, — пояснил Сорокин.
— А зачем? — с любопытством спросил Тэгрын.
— Зачем? — Сорокин несколько растерялся. Действительно — зачем? — Так надо.
— А не раздавит верхняя яранга нижнюю? — выразил опасение Тэгрын.
— Нет, — ответил Сорокин. Своими вопросами Тэгрын сбил его.
— Вы поедете в страны, где нет снега, где круглый год цветут цветы, где не замерзают ни море, ни реки, и вы можете купаться в волнах, теплых, как чай…
Тэгрын опять остановился.
— Я не буду такое переводить.
— Почему? — удивился Сорокин.
— Они испугаются, — кивнул он на учеников.
— Как испугаются?
— Они не захотят уезжать в страны, где нет снега и море не замерзает. Как они будут охотиться на нерпу? И зачем залезать в теплый чай?
— Не в теплый чай, а в теплое море, чтобы плавать, — пояснил учитель.
— Как морж? — догадался Тэгрын.
— Вот-вот! — обрадовался Сорокин.
— Все равно никто добром не полезет в воду, разве только нечаянно, — заметил Тэгрын. — У нас так не делают. Если кто и падает в воду, только по неосторожности. И плавать, как морж, никто не умеет…
— Можно научиться, — возразил учитель.
— Значит, ты будешь учить и плаванию?
— Да нет, — Сорокин почувствовал, что урок проваливается. — Главное — это грамота. И начнем мы с грамоты, которая позволит узнать весь мир.
Тэгрын озадаченно смотрел на Сорокина.
— Почему не переводишь?
— Разве нельзя без грамоты узнать мир?
— Нельзя! — решительно заявил учитель и сердито взглянул на переводчика.
— Хорошо, я переведу, — Тэгрын повернулся к ученикам и произнес длинную речь, из которой Сорокин ровным счетом ничего не понял, но почувствовал, что Тэгрын говорил то, что надо.
— Мальчики и девочки, — сказал Тэгрын, — нынче новая жизнь идет на нашу землю. Говорят, где-то есть моторы на вельботах, а Гэмо купил музыкальный ящик, Млеткын привез отмеряющий жизнь прибор, в котором стучит маленькое железное сердце… Все эти чудеса трудно сразу понять. Для этого нужно знать главное — разговор, который белые люди пишут на бумаге, на непрочной белой шкуре неведомого зверя. Там нанесены значки, заклинания, которые помогут узнать многое. С помощью бумажного разговора можно далеко передавать новости и набираться мудрости из множества сшитых вместе обрезков этой белой кожи… Когда я был в Америке, я видел людей, которые с утра погружали свое лицо между двумя тонко выделанными обрезками кожи, испещренными значками, и так они узнавали новости. В Петропавловске русские шаманы-попы извлекали заклинания из крепко сшитых между собой шкурок и даже пели, глядя в них… И вы этому научитесь, если будете стараться. Этот человек, — кивнул он в сторону учителя, — знает грамоту лучше всех, поэтому его и послали к нам… Он расскажет вам о дальних странах и о новой жизни, расскажет о большевиках, которые прогнали Солнечного владыку и дали слово работающим людям.
Сорокин с завистью смотрел, как внимательно дети слушали Тэгрына. Знать бы чукотский язык, уметь бы свободно разговаривать! Сколько бы он сказал им, сколько бы объяснил!
Тэгрын умолк и выжидательно уставился на учителя.
— А теперь будем знакомиться, — сказал учитель, — меня зовут Петр Яковлевич.
— Петр Яковлевич, — повторил Тэгрын и сообщил, что это имя учителя.
— А Сорокин — что это? — спросил один из мальчиков.
— Сорокин — это главное имя, — объяснил Тэгрын, — а Петр Яковлевич — вспомогательное.
— Кличка?
— Не кличка, но так полагается, — серьезно сказал Тэгрын. — У русских такой обычай.
— Не только у русских, — заметил тог же бойкий мальчик, — у американов тоже.
— И у Млеткына, — вставил другой мальчик.
— У Млеткына имя Франк взято взрослым человеком, — принялся разъяснять Тэгрын, — а нашему учителю Петр Яковлевич дано при рождении… Как тебя звали, когда ты родился? — обратился он к Сорокину, чтобы уточнить свою догадку.
— Петя.
— Может быть, лучше тебя так и называть? — предложил Тэгрын. — А то длинно очень — Петр Яковлевич…