Белые снега
Шрифт:
Тэгрын переводил. Пэнкок внимательно слушал, посматривая то на Сорокина, то на Тэгрына.
— И Ленин решил: почему это так? Почему богатые люди и русские шаманы-попы должны брать себе все самое лучшее? Почему тот человек, который все делает своими руками, должен помирать с голоду, а те обжираться?..
— Мэркычгыргыт! [17] — не сдержал своего возмущения Пэнкок. Он живо представил себе, как огромная толпа оборванных тангитанов тащит добытые ими туши нерп, а алчные толстые люди выхватывают у них добычу и отдают разделывать своим жирным, лоснящимся женам.
17
Мэркычгыргыт — чукотское ругательство.
— И Ленин подумал: это несправедливо, ведь кто работает, тот должен есть.
— Кэйвэ! [18] — одобрил Пэнкок.
— И стал он собирать людей, которые думали так же, как и он. Рабочие люди решили взять власть в свои руки, отобрать у богатых землю. И вот Ленин поднял народ на восстание — победили они богачей, прогнали их, а сами стали настоящими хозяевами своей страны. Ленин говорит, что все народы России должны жить дружно, как братья… Он говорит, что все должны стать грамотными, уметь читать и писать, тогда мы скорее построим новую жизнь… Не только к вам на Чукотку, но и в другие отдаленные уголки нашей Родины Ленин и Советская власть послали людей, которые будут учить грамоте, будут помогать своим братьям.
18
Кэйвэ — верно (чукот.).
— А комсомольцы — это первые помощники партии, — добавил Драбкин.
— Теперь я понял, — кивнул Пэнкок. — Я буду комсомольцем!
Ветер по-прежнему бушевал, сотрясая деревянную ярангу. Печка потухла, тепло выветрилось. Пора было расходиться.
Драбкин открыл дверь, ведущую из тамбура на улицу, и застыл в удивлении: впереди светилась гладкая снежная стена, на которой ясно отпечатались доски и дверная ручка.
— Занесло нас, — уныло произнес он.
— Копать надо, — сказал Тэгрын и, оглядевшись, нашел лопату.
Пришлось нагрести внутрь тамбура снегу, прежде чем лопата провалилась в пустоту.
А пурга словно взбесилась: летел снег, вой ветра рвал уши, отбивал дыхание, пригибал человека к земле.
Пэнкок и Тэгрын проводили русских до домика и скрылись в белой, светящейся мгле.
Мальчишка бежал по сугробам и возбужденно сообщал каждому встречному:
— Приближается Новый год!
Рычын остановил его:
— С какой стороны?
Унненер призадумался. И вправду, почему учитель не сказал, с какой стороны придет Новый год. Можно было бы его подстеречь и увидеть таинственное возникновение нового времени.
Эту же новость принес в ярангу Омрылькота Локэ.
— Пешком или на собаках? — тревожно спросила мать.
— Коо, — ответил Локэ. — Не сказал нам про это учитель.
К вечеру, когда охотники стали возвращаться в Улак, эта новость приняла несколько иной вид.
Сорокин откапывал школьные окна лопатой, сделанной из китовой кости.
Сумерки давно упали на селение. Холодный воздух был недвижим и плотно оберегал все окружающее от резких звуков. В небе светились звезды, а над темной плитой Инчоунского мыса разгоралось полярное сияние.
В каждой яранге в чоттагине зажгли яркие плошки, и отсвет их падал в раскрытую дверь на снег, светя тем, кто возвращался после долгой охоты на дрейфующем льду Берингова пролива.
Несколько человек, волоча за собой убитых нерп, прошли мимо Сорокина. Учитель приветствовал каждого громким возгласом:
— Амын етти! — и осведомлялся: — Амто? — Это означало: есть ли удача, каково в море…
Охотники коротко отвечали Сорокину, зная, что более обстоятельный разговор невозможен: учитель только еще начинает говорить по-чукотски, и обсуждать с ним положение льда в проливе, наличие зверя в полыньях и разводьях бесполезно. Но даже эти короткие оклики радовали Сорокина: он чувствовал себя постепенно входящим в мир этих людей.
Уже несколько месяцев работала в Улаке школа. Сорокин долго ломал голову над тем, как учить ребятишек. Ведь на чукотском языке не было не только ни одной книги, но даже самой письменности. Как всегда, на помощь пришел находчивый милиционер Драбкин. Он принес Сорокину обращение Камчатского губревкома, прочитал его громко, с выражением и сказал: «Если перевести это обращение на чукотский язык, можно убить двух зайцев». — «Каких?» — заинтересовался Сорокин. «А вот каких, — с присущей ему обстоятельностью ответил Драбкин. — Во-первых, этот перевод будет служить тебе учебником, как бы первым букварем. Во-вторых, мы получим документ Советской республики на местном языке, что тоже является немаловажным… Представляешь — первый революционный документ на чукотском языке!»
Перевод сравнительно небольшого текста потребовал, однако, не одну неделю. Иногда и Тэгрын, активно помогавший в этом деле, и Сорокин, и Драбкин, и привлеченный к работе над чукотским текстом обращения Камчатского губревкома Пэнкок вставали в тупик перед каким-нибудь словом или целым выражением.
Но теперь — все трудности позади. Обращение было многократно переписано, и каждый ученик Улакской школы имел его перевод как учебник родного письменного языка.
Несколько дней назад Сорокин с Драбкиным переселились в школьный домик, превратив свое первоначальное жилище в постоянно действующую лавку.
Драбкин стал заправским торговцем, но это его не радовало, и он все чаще заговаривал о том, что пора ему отправляться в объезд района. Часто к Драбкину приходила Наргинау, предлагала помощь, и милиционер, по всему видать, не прочь был принять ее услуги.
Из-под тени, нависшей над торосами от высокой скалы, показалась еще одна фигурка, согнувшаяся под упряжью. Человек шел медленно, оставляя за собой след, окрашенный кровью.
— Амын етти! — приветствовал его Сорокин, втыкая лопату в сугроб.
— Ии, — ответил с улыбкой Тэгрын.
— Амто?
— Гачымъейгым [19] ,— ответил охотник. — Пошли со мной, угощу свежей нерпятиной.
Тэгрын добыл двух нерп. Он был счастлив удачей. Волосы его заиндевели, усы покрылись изморозью. Но Тэгрын, казалось, совсем не чувствовал мороза.
У входа в ярангу светилось пятно от жировой плошки. Жена Тэгрына держала в руках ковшик с водой.
Тэгрын молча подошел, скинул упряжку, и Олына облила головы тюленей. Остаток воды она подала мужу. Тэгрын с наслаждением выпил ледяную воду. Оставшиеся на донышке капли он резким взмахом выплеснул в сторону моря.
19
Гачымъейгым — убил двух нерп.