Белые сны
Шрифт:
«Был у меня полет… Не знаю, седые волосы появляются постепенно у человека или сразу в какой-нибудь час? Этот полет был два с половиной часа. Самые трудные полтораста минут в моей жизни. Все до мелочей помню. Угол сноса был двадцать четыре градуса, число – двадцать четвертое марта… Много летали, а в тот раз подумали: конец, будут ребята справлять поминки…
Надо было срочно вывезти людей со станции Комсомольская. Это по дороге к Востоку. Мороз под семьдесят. Лететь нельзя. Но если не вывезти, люди погибнут. Полетели. Пилотом был Яков Дмитриев. Сели около поезда. Быстро посадили людей. Взлетать нельзя – обнаружили неполадку. Представляешь, что за ремонт при таком-то
Ночь. Даем полный газ – машина ни с места! Снег от мороза сделался как песок, не идут лыжи – и все! Собрали фуфайки, все лохмотья, какие были, уложили на полосу, облили бензином. По этой полосе и взлетели. А ночь приготовила еще одну «радость» – шторм! Переглянулись с пилотом: да-а… Чернильная темень. Где земля, где небо – огоньков на крыльях не видно. По радио чувствуем: Мирный волнуется. Пионерская тоже волнуется. А нам нельзя волноваться. Собрался в комок, считаю километры, скорость и угол сноса. Выйти на станцию – все равно что маковое зерно на полу в темноте разыскать. А на земле уже настоящая буря. В Мирном не чают увидеться с нами. Подбадривают. По этим бодрым словам чувствуем: положение – хуже некуда…
Загораются красные лампочки – горючего остается минут на десять. По всем расчетам станция должна быть где-то внизу. По-прежнему ни огонька. Прибор показал: проходим радиостанцию. Значит, полоса прямо по курсу. Днем бы увидели два ряда бочек. Теперь эти бочки для нас страшнее торпед. Берем круто в сторону. Высота – сорок метров… еще меньше… Не видя земли, опускаемся в темноту. Удар. Тряска Стрелка альтиметра дрожит на нуле. Земля!.. Никто ни слова. Открываем дверь – сущий ад. Не выключаем прожектор – может, увидят? Подходят люди, держатся за веревку, чтобы не потеряться. Врач Володя Гаврилов первым вскарабкался в самолет: «Живы?! Мы вам дали шестьдесят восемь ракет…» – «Мы ни одной ракеты не видели…»
Вот какие бывают минуты… – Тихон Михайлович берет камень, колет орех. Потом опять читает телеграмму от друга из Арктики. С телеграммой и засыпает…
Шестеро за нашим столом. Шесть человек, без выбора, из тех, которые зимовали в Антарктике.
Страсти и удовольствия
Человеческие страсти… Второй день у нас в домике пахнет клеем и красками. Герой Советского Союза, командир воздушного корабля Михаил Протасович Ступишин рисует. Проснулся, позавтракал и сразу за краски. Ступишин рисует… Весь Мирный уже знает об этом. Заходят взглянуть. Постоят за спиной и, не желая отвлекать живописца, тихонько уходят. И вот готова стенная газета. Огромный лист. Никто читать ее, конечно, не будет. Скучна, как почти все стенные газеты. Зато оформлена! Два самолета от кремлевской башни летят над словами «Огни Антарктиды» и вот-вот приземлятся в объятия пингвинов. «Как живые…» – трогает кто-то пальцем рисунок.
Выясняется: в какие-то годы Михаил Протасович окончил Пензенскую школу художников. Война изменила дорогу, но живет в человеке струна прежней страсти. «На Севере летал – брал с собой этюдник и краски».
Второй пилот Ляхович Игорь Владимирович отдался кинолюбительству. По два часа сидит в темной будке, проявляет. Вылезает на свет смущенный. «Опять светлая…» Кидает в ведерко пленку, прозрачную, как вода, и идет получать консультацию.
Консультант, Петр Астахов, живет по соседству. Последний месяц, ложась спать, он вешает на
– Вот это да! – сказали зрители. И в тот же день в Ленинград и в Москву женам и матерям пошли из Мирного радиограммы: «Шлите пленку и кинокамеры». Наши два самолета привезли чуть ли не двадцать таких посылок. Операторы беспрерывно атакуют айсберги и пингвинов, а потом атакуют Петра.
– Что будет, что будет?! – вздыхает измученный консультант. – «Эстония» везет еще пятьдесят камер…
Рыболов, конечно, и в Антарктиду приехал с удочкой. А если забыл, то её нетрудно сделать – бечёвка и канцелярские скрепки всегда под рукой. Один рыболов запасся, говорят, червяками. Червяки по дороге богу душу отдали. Но казалось: рыба в Антарктиде такой роскошью не избалована. Протухшее мясо на крюк, клюет рыба – мое почтенье! Механик электростанции Иван Луговой за ужином так расписал рыбалку, что я дня дождаться не мог.
Сидим под обрывом у Антарктиды. Во льду проделали лунки. Леска – нейлон. Крючки – настоящие. Мясо как надо – протухшее.
А рыбы нет. Смущенный Иван божится:
– Неделю назад. Два часа – и ведро…
Водится в местной холодной воде щука с белой прозрачной кровью. Водится рыба, похожая на бычка, и рыба, похожая на навагу, а может быть, навага и есть. Меняем наживку. Ни-че-го! Только бурую траву поднимают крючки.
– А вот перед вашим прилетом кальмарчик попался. Тянем… Вот это рыба – в прорубь не пролезает! А это он! Щупальца с присосками, у головы – ключ. Да-а, сегодня не зажарим бычков…
Как все настоящие рыбаки, Иван Луговой – оптимист. Уверен: завтра непременно будет клевать. «Два часа – и ведро!»
В Мирном и работа и страсти твои на виду. Александр Сергеевич Куренышев – ученый секретарь экспедиции, он же библиотекарь по совместительству – имеет к писанию страсть. Каждый день обязательно пишет, что где случилось: подвиг кто совершил, или проштрафился, или еще что. Сидит летописец в библиотеке. Тут, как везде, с потолка течет ручеек. И дом неприятно потрескивает.
– Любопытно, а что в Антарктиде читают?
Александр Сергеевич кладет в сторону пухлую летопись:
– Смотря кто. Летчикам давай про шпионов и приключения. Радисты, заметил, читают о людях знатных и знаменитых. Ученые искусством интересуются. В начале зимовки Учебники английского языка разобрали, но скоро вернули. Я сам прочел четырнадцать томов Толстого и шесть Куприна… – Летописец одет в жилетку, пьет чай и выглядит совсем по-домашнему. – Нет, Джека Лондона не читают, вон совсем еще свежий стоит. «Тысяча и одна ночь»?.. Имели интерес человека четыре. На второй же день возвращали…
Шеренга томов «Тысячи и одной ночи». Даже в полярную ночь никто не осилил. Зачем же такой тираж – триста тысяч. Вагоны бумаги стоят без движения на полках.
– А что за контейнеры в уголке?
– Угадайте…
В первые экспедиции какой-то завхоз, наверно, раздумывал: чем бы занять «мирян» в свободное время? Лото! И привез в Антарктиду два больших ящика этой увлекательнейшей игры наших бабушек. Стоят ящики шестой год непочатые. «Миряне» предпочитают шахматы и «козла». По «козлу» международные соревнования не проводят. А вот шахматисты затеяли антарктический матч. Две «столицы» играли радио: Мирный – Дюмон Д’Юрвиль. Каждый ход и там и тут рождался муками всех зимовщиков. Лучшие шахматисты Мирного морщили лбы, прежде чем дать очередную радиограмму французам. Французы подняли руки.