Белые степи
Шрифт:
В их компанию часто пытался вклиниться сын соседей, живших напротив чуть справа, – дяди Ишмурзы и тети Рабиги. Его назвали звучным именем Тимербай, что обозначало богатство железной силой, мощью. Но на деле обладатель этого имени был несколько уродливым – маленького роста, кривоногий и заметно хромающий. Как-то по улице несся разъяренный бык. Играющие дети успели разбежаться, а малыш Тимербай, только научившийся ходить, попал под копыта быка. Сломанная правая нога срослась неправильно, и поэтому он сильно хромал. Вдобавок его выпученные глаза были расставлены
Он всеми силами рвался в детские игры, но из-за хромоты не мог так же шустро бегать, отставал и в конце концов, от обиды плача, размазывая по щекам сопли и грязь от уличной пыли, уходил домой. Все это сделало Тимербая злым и завистливым. И часто он сидел у своего дома, издалека всех передразнивая и раздавая обидные клички.
За игрой часто Зухра стала замечать, как из-за изгородей, закоулков за ними наблюдает «чужая» – та самая Фатхия из крайнего дома. Ее никто не брал в свои игры, и она, понурая, сверкая белками глаз на загоревшем черном лице, ходила, как прокаженная. Зухра, мельком увидев ее, все время пыталась позвать ее в свой круг, но игра увлекала своими новыми поворотами, и Зухра теряла Фатхию из виду.
Как-то к вечеру Зухра с Ахатом и Шакиром, уставшие, сидели на изгороди и не заметили, как осмелевшая Фатхия незаметно к ним приблизилась и, потупив взгляд, стояла, опершись об угол изгороди.
– Смотрите, к нам чужая пожаловала! – заверещал Ахат. – Шакир, давай дадим ей жару, чтобы не топтала больше нашу улицу. – И схватил с земли засохший комок грязи.
– Нет, Ахат, стой! – бросила Зухра и, легко соскочив с жердочки, встала между ними. – Не надо так, Ахат.
– Ты чего, Зухра?! Эту оборванку Кельдыбая защищаешь, гнать ее надо отсюда, – и замахнулся, Зухра перехватила его руку и крепко сжала.
– Не смей, она тоже человек! Все мы равны перед Аллахом!
И между ними, как всегда, завязались спор и толкотня. Шакир встал на сторону Зухры, и когда вдвоем убедили Ахата не обижать девочку и оглянулись, чтобы позвать, ее и след простыл.
– Странной ты стала, Зухра, – начал, почесывая обожженные крапивой лодыжки, Ахат. – Сама же всегда говорила, что это наша улица, наша земля и никого сюда подпускать нельзя. А тут эту оборванку пожалела.
– Глупая я тогда была. Нас Галия-абыстай учит тому, что мы все равны перед Аллахом, что нужно любить ближних и помогать им, а не творить глупости, например, из-за улицы.
– Ха, говоришь, равны все! Ну, конечно, равны! Мы равны с богатеями? Ха-ха-ха, держите меня! Почему же тогда они с нами своим богатством не делятся, если мы равны? Почему они жируют, а мои папа с мамой трудятся как проклятые! Где же равенство? – по-взрослому сплюнул в сторону разгоряченный Ахат, вытаращив и так круглые глаза.
– Нам Галия-апай говорит, что мусульманин должен быть терпеливым и благочестивым. Только труд, смирение и соблюдение наставлений пророка принесут человеку благо…
– Да ты опять за свое! Еще скажи, что в мире ином будем жить счастливо и в достатке. Вот скажи, почему мы должны загибаться в этом мире?
– Не знаю я пока, Ахат, – сдалась Зухра, – не все еще нам объяснила Галия-абыстай, вот поучусь у нее еще и отвечу на твои вопросы. Хотя мне папа давно рассказывал про Белые степи, где есть справедливость.
– Это как белые, зимние степи, что ли, в белом снегу? Да уж, только там зимой и можно найти спасение от несправедливости – как заметет тебя там, заблудишься, вмерзнешь в белый снег, так и придет свобода от всех напастей! Или белый волк тебя осчастливит!
– Нет, это не про зимние степи. А про то, что неведомо где, неведомо в какой стороне и неведомо как далеко есть на земле место в Белых степях, где живут только счастливые люди. Там не нужно работать, как здесь, от зари дотемна, не надо заботиться о хлебе, о теплом ночлеге, там все есть, и люди там живут счастливые. Там не бывает войн, вражды и ссор. А место называется белым потому, что белый цвет – это цвет чистоты, и люди там живут тоже белые, то есть светлые.
– Ну, это все сказки! И как же можно туда попасть? – все не унимался Ахат.
– Папа говорил, что попадают туда только люди, правильно живущие, совершающие хорошие поступки, у кого только белые мысли. И еще, и это мне не совсем понятно, папа говорил, что белые степи – они вокруг нас или внутри нас. Но только мы их не видим или не все видят. Поэтому, Ахат, давай не будем просто так обижать людей, постараемся совершать хорошие поступки.
Зухра, собравшись идти домой, посмотрела в ту сторону, где на мягкой траве у изгороди возилась ее сестренка Зулейха. Она росла спокойной и могла часами возиться сама по себе с самодельными игрушками и особых хлопот Зухре не доставляла. Но сейчас ее не было на месте. Трава притоптана, лежит ее «кукла» – небольшая гладкая рогатина, обернутая тряпицами, напоминающими женскую одежду.
– Где Зулейха?! – всполошилась Зухра, подняв куклу, и, подумав, что она сама ушла домой, со всех ног бросилась туда. Мальчики за ней. Но дома ее не было. Встревоженный отец тоже вышел во двор и попросил подростков обежать все близлежащие улицы и дворы. Но все безрезультатно. Бегая по второму кругу, они стали заходить во все дворы и спрашивать: не видел ли кто маленькую Зулейху? Не заходила ли к вам?
Затем они, сильно напуганные, стали делать круги побольше и разбежались в разные концы деревни. Отец без седла взобрался на не отпущенную на вечерний выпас кобылу и объехал деревню по кругу. Уже солнце клонилось к закату, темнело на глазах. Паника одолела Зухру – как же она так заигралась, что совсем забыла про сестренку! Вдруг ее украли! Были же случаи, когда маленьких детей увозили в леса и растили как рабов, хуже собак они там жили. Неужели она попала в такие руки?!
Еще большую тревогу и страх добавлял как всегда сидящий на скамейке у своего дома Тимербака:
– Украли вашу Зулейху, вот, – верещал он со злорадством, – уволокли в темные леса, не найдете вы ее, все!
В надежде, что, может, ее нашли, Зухра вернулась к дому: там у ворот на траве уже сидел запыхавшийся и потный Ахат. Вышли встревоженные соседи, на лошади прискакал и папа. Не было только Шакира. Зухра навзрыд заплакала. Отец, ни слова не сказав ей в упрек, приобнял ее. Так они долго стояли, не зная, что делать.