Белые степи
Шрифт:
– Да, хазрат, на слух, не умея читать, выучил, слушая нас. Да и соседская девочка, дочь Гадыльши, тоже подучила его…
– Об этом я хотел поговорить с вами. Вижу, что он очень сообразительный, толковый и неравнодушный к чужой беде, – несмотря на неравность сил, полез в драку. У него сильный дух. Такими и должны быть служители Аллаха. Вот мой учитель ишан Зайнулла, да благословит его Аллах, сколько перенес и клеветы, и наветов, ссылали его, обвинив в подготовке смуты, а он все вынес и сейчас самый почитаемый ишан, богослов и учитель. Учиться в его медресе великая честь. Вот я и хочу, чтобы ваш сын пошел по пути служения Аллаху…
Дядя Хамит и тетя Рабига и засветились от гордости,
– Я понимаю, вам трудно будет учить его, но я все беру на себя – давно мечтал о таком ученике…
Так Шакир стал шакирдом медресе у ученика самого ишана Зайнуллы Расулева…
Вновь наступило время уборки урожая, лето выдалось славным. Август пришел мягким и недождливым, колосья тучно налились спелыми, добротными зернами. Зухра окрепла в хозяйственных буднях, почти во всем заменяла взрослую женщину. Работала споро и с удовольствием, научилась вязать и шить простые рубахи, нехитрое белье для себя и сестренки Зулейхи. Всегда помнила отцовское: надо трудиться, лень – друг бедных.
Как всегда, после обмолота зерна они снова выехали на мельницу. Заняв очередь, отец неспешно направился к кучке мужиков. Обычно эта толпа ожидающих время от времени взрывалась густым мужским хохотом. Остряки всегда находили повод для того, чтобы кого-либо поднять на смех, задеть и подтрунить. Но сегодня здесь чувствовалось какое-то напряжение:
– Опять начнут наших забирать в солдаты, поборы поднимут, лошадей им строевых подавай. Ой, земляки, еще нахлебаемся…
– Так погоди, может, Белый царь быстро расправится с этим «ерманцем», к зиме, может, все и успокоится…
– Ха, – крякнул одноногий Юлдыбай, – думаешь, что можно немца шапками закидать? Вот нам тоже наши отцы-командиры обещали, что быстро с япошками расправимся, а сколько там наших уложили? Чуть меньше года мы там держали оборону, если бы не погиб наш енерал Кондрат, настоящий наш герой по обороне, не видать бы япошкам Порт-Артура. Вот подарок от них мне на всю жизнь! – постучав костылем по обшарпанному, видавшему виды, грязно-серому деревянному протезу, сплюнул старый воин. – В Порт-Артуре… Ай, да что там рассказывать! Видеть надо это все… – укоризненно глянув на отца Зухры, закончил он.
Гадыльша же понимал этот взгляд. Они были ровесниками, и всех парней двадцати лет, подлежащих воинской службе, тогда вызвали на жеребьевку. В то время не все были обязаны проходить воинскую службу, поэтому забривали в солдаты тех, кому из прошедших по здоровью выпадал жребий. Юлдыбаю не повезло, его зачислили в седьмую Восточно-Сибирскую стрелковую дивизию, которая и попала в переплет, обороняя крепость Порт-Артур. Потеряв там ногу во время четвертого, самого жестокого штурма крепости, он чудом выжил. Вернувшись домой, кое-как приноровился к работе в протезе и по всякому поводу укорял парней-ровесников, мол, за вас отдувался.
За вечные всем надоевшие рассказы про эту крепость его селяне так и прозвали – «Партатур», иногда и «Одноногий Партатур». Кто бы знал, что за этой бравадой при людях он прятал неутихающую боль? При нем погибли все, с кем он начал службу. Не знающего русского языка сначала сослуживцы пытались обижать, но накачавшего мускулы в деревенских трудах и первого борца на сабантуях трудно было сломить. Ну а когда начались эти затяжные бои и он показал деревенскую сноровку в обустройстве быта в боевых условиях, храбрость и удаль в столкновениях врукопашную, и все поняли, что значит плечо товарища, солдаты стали одной семьей. Юлдыбай и не заметил, как быстро научился говорить со всеми на одном языке, языке боевого братства. Все они находились во втором форте, когда гаубичный снаряд прямым попаданием убил генерала Кондратенко и восемь офицеров из штаба. Досталось и Юлдыбаю… Когда пришел в себя и хотел встать, почему-то смешно завалился на бок и, теряя сознание, увидел вместо левой ноги кровавое месиво…
– Вы не представляете, как чешется моя левая нога, – иногда перебрав медовухи, рассказывал он смеющимся сельчанам, – сил нет. Ноги нет, а пятка чешется…
Зухра, ничего не поняв из разговоров мужиков, по привычке направилась к запруде. Весенние бурные потоки изменили очертания берега, сместили ее любимый камень, и он теперь торчал из воды. Присесть было некуда, да и настроение ее было другим. Шакир… Хоть и играли они по-прежнему вместе, но Зухре уже не так были интересны привычные детские забавы, она взрослела. Ею вдруг совершенно с другой стороны стали восприниматься легенды и сказки о любви. Теперь ее интересовало не только само повествование, полное приключений и неожиданных поворотов, а суть – почему герой и героиня так поступили. И ей все больше становилось понятнее, что жизнью движет любовь, она заставляет батыров совершать подвиги, делать то, что непосильно обычным – нелюбящим. Ей хотелось, чтобы Шакир был таким, хотя и без подвигов он уже ей был дорог… А мальчики так и продолжали бесшабашно носиться. Поэтому ей было грустно и одиноко…
Что-то творилось сегодня в доме муллы Мухаметши. Рассеянная абыстай, не дослушав до конца краснеющую и заикающуюся нерадивую ученицу, прервала ее и, задав на дом задания, отпустила всех домой. И только в этот день Зухра до конца поняла весь ужас творящегося: началась война, многих сельчан уже призвали, говорили, что в уездной больнице появились первые раненые солдаты. Мухаметша был назначен полковым муллой и собирался на фронт.
Узнав такие новости, освободившаяся раньше обычного Зухра поспешила домой. Занесла книги и тетради в дом, бережно уложила на полку с дорогими вещами и предметами и поспешила к друзьям. Ахат и Шакир – уже вытянувшиеся безусые юноши – по детской привычке возились на отшибе у двух высоких тополей – любимом месте их детских игр. Завидев бегущую в их сторону Зухру, они оживились, и искра ревности проскочила между ними. Взрослея, они негласно стали соперничать между собой, и оба старались изо всех сил понравиться Зухре.
Ахат за последнее лето заметно окреп, возмужал. Его отец стал брать с собой помощником на Урал – рубить срубы по заказу сельчан, гонять плоты с лесом. Его рассказы о скалистых берегах горных рек, сами горы и дремучие дебри, где они рубили лес, казались его друзьям сценами из сказок о чудищах. И Ахат, уже как видавший виды, свысока смотрел на еще хлипкого и худого Шакира. Конечно, где уж там мужать и набираться сил за зубрежкой сур Корана? Шакир всецело был поглощен учебой в медресе.
– Шакир, Ахат! – еще издали кричала запыхавшаяся Зухра. – Вы слышали, слышали?!
– Что, что случилось?!
– Война!
Друзья уселись, и Зухра рассказала все, что слышала у мельницы и в доме муллы:
– Какие-то «ерманцы» Белому царю Ныкалаю войну объявили. Тьма-тьмущая их…
Пока Зухра рассказывала, не забывая прибавлять от себя, мол, у них там и прирученные драконы, и слоны с десятками пушек на спине, и что они, «ерманцы», могут наслать на врага тучи стрел, небо постепенно померкло, солнце скрылось, и, когда Зухра по своей привычке от реалий жизни перешла в красивую, но страшную и потому привлекательную сказку, вдруг небо прочертила молния и грохнул такой гром, что друзья почувствовали дрожь самой земли. Сразу стало темно и страшно.