Белые степи
Шрифт:
Когда уже лег на землю добротный слой снега, Гадыльша пригнал кобылу с Акбузатом с тебеневки во двор, чтобы подкормить их. Зухра, обрадовавшись, выбежала во двор на «свидание» с любимым жеребенком. Лучи яркого солнца, отражаясь от белейшего снега, слепили глаза, синее бездонное небо подкрасило голубым тени от сараев, плетней и стожков соломы. Акбузат, тонко заржав, подпрыгивая, словно дурачась, подскакал к Зухре, выпрашивая ласки и корочки хлеба. Они стали бегать друг за другом – Зухра, непрерывно смеясь, как колокольчик, а Акбузат, всхрапывая и мотая во все стороны коротким, но пушистым и увесистым хвостом.
Тут как из-под земли с двух сторон появились
– Зухра! А давай объездим твоего Акбузата!
– А как это?
– Ты видела, как объезжают молодняк? Взрослые мужчины приучают к верховой езде молодых жеребцов, а мы, мальчики, будем объезжать твоего Акбузата!
– Как ты им будешь управлять, для него же нет подходящей уздечки? – вмешался с другой стороны Шакир.
– А мы сплетем его из лыка.
Договорившись, мальчики тут же сбегали за лыком и стали плести из него веревки. Зухра держала Акбузата за гриву, приобняв за шею, но как только подходили мальчики, он отбегал в сторону. Друзья заметили, что он особенно боится Ахата. Поэтому за примеркой стал подходить только Шакир, и он же осторожно надел жеребенку на голову приятно пахнущие из свежего желто-охристого лыка уздцы. Теперь Зухра держала Акбузата под уздцы, но как только начинали приближаться мальчики, как будто угадав их намерения, он начинал крутиться вокруг Зухры, никого к себе не подпуская.
Тут Шакир догадался сбегать за кусочками хлеба. И опять – Акбузат брал хлеб только с рук Шакира.
– Шакир, он тебя не боится, давай сам попробуй на нем прокатиться!
– Не-е, ты ездил верхом, я еще нет, давай ты!
Друзья, посоветовавшись, подвели Акбузата к сараю и прижали его к стенке, Ахат же, осторожно приблизившись, поставил рядом осиновый чурбак, взобрался на него и только лег поперек спины жеребенка, чтобы подтянуться и сесть, как Акбузат вырвался и побежал вдоль плетня. Ахат же беспомощно повис на нем, смешно болтая ногами, проехал несколько метров и, когда Акбузат подкинул вверх задние ноги и вильнул корпусом, Ахат свалился на рыхлый снег, вызвав хохот наблюдающих друзей.
В следующий раз ему все же удалось сесть на него, он победно натянул уздцы, стараясь унять резвость жеребенка, но тот и прижатой к корпусу головой все равно стал мотать во все стороны, стараясь скинуть с себя седока. Может, и удержался бы на этот раз юный объездчик, но тут сплетенная некрепкими и неумелыми руками уздечка распустилась, и упавший опять на снег Ахат уже лежал с остатками уздечки в руках.
– Ну все, хватит издеваться над моим Акбузатом! – не выдержав, крикнула Зухра, догнала его в углу огорода, приобняла, успокаивая, погладила шею, спину. И тут шальная мысль озарила ее: не смогли мальчики, получится у нее. Она тихонечко подвела жеребенка к лежащим бревнам, взобралась на них, продолжая ласкать и разговаривать с ним, осторожно села на него. Акбузат же, как будто так и надо, не спеша тронулся, Зухра, мягко покачиваясь на нем, сияла от восторга. Жеребенок, как будто боясь уронить драгоценную ношу, осторожно вышагивал вдоль плетня. Соседи раскрыв рты смотрели, как на чудо, на девочку-всадницу, победно восседающую и довольно ухмыляющуюся:
– Эх вы, джигиты! Позор вам! Вот как надо обращаться с лошадьми!
Середина знойного лета. После обильных июньских дождей рожь пошла в рост, отцвела, припорошив желто-зеленой пыльцой все вокруг и, буйно зеленея, как море, волнами колыхалась от теплого ветра. Сельчане радовались равномерному росту ржи и с опаской ждали август – как бы не был он слишком дождливым и холодным, тогда не успеют колосья наполниться и созреть полноценными зернами. Не раз бывало так, что сплошные дожди и холодные степные ветры валили рожь и прибивали колосья к земле, смешав все с черной почвой, и урожай гнил на корню. Тогда оставалось надеяться только на прошлогодние запасы, и ни о какой выгодной торговле на ярмарках не могло быть и речи.
А сейчас настало такое время, когда особых работ по хозяйству и не было – играй в свое удовольствие, купайся в Мендым-речке. В эти дни друзья-соседи не расставались – загоревшие, босые, носились по улицам, вступали в поединки с детворой из «чужих» улиц. Ведь между ними шла негласная борьба – кто лучше, быстрее, сильнее. Улицы, переулки тоже были поделены на свои и чужие.
Самой увлекательной в летнее время была игра с железным обручем. Площадкой для игры была вся улица. Первая команда – дети одного конца улицы, вторая – другого конца. Все вооружены увесистыми осиновыми палками. За лето эти биты так отшлифовывались ладошками игроков, что блестели, как отполированные. Задачей команд было как можно дальше по улице при помощи этих бит прогнать обруч, а другой команды – отбить обруч и погнать в другую сторону. Если обруч падал, то с места падения он переходил другой команде. Победителем была команда, пробившая обруч до условленного конца улицы.
Ахат и Шакир были «нападающими», Зухра оставалась чуть позади на случай «прорыва» чужих нападающих.
– Гони, Шакир! Бей сильнее! Сейчас мы их прогоним до самого Мендыма! – кричал Ахат, подзадоривая друга.
Напористый Ахат, размахивая битой, отбивая им биты соперников, тянущихся к обручу, протаранивал дорожку Шакиру. Шакир же, уворачиваясь от соперников, ловко гнал обруч, не давая ему упасть.
– Сейчас! Так и до Мендыма!.. Смотри, Ахат, как бы мы тебя самого до Каранелги не прогнали! – с другой стороны заводилой и вечным противником команды был Асхат. Долговязый, худой, всегда одетый в одежду с чужого плеча, поэтому всегда нелепый. Он и бегал, смешно подпрыгивая, держа наперевес свою биту огромными ладонями в худеньких и длинных руках. Он рос сиротой. Его родители заблудились в степи в зимний буран, весной нашли их останки, разорванные волками. Узнали их лишь по клочьям рваной одежды.
Опеку над ним взял его дядя Накип – безвольный, молча переносящий нападки толстой и брюзгливой жены Гайши, которая сделала Асхата практически рабом семьи – вся черная работа по хозяйству была на нем. Говорили, что совсем маленьким спал он в сарае с овцами, с ними и питался объедками и помоями. Только когда стал способным работать, перевели его в маленькую летнюю кухню, и теперь зимой он мог топить там печку и в обнимку с ней спать, чтобы не замерзнуть. Лишь летом, в пору отсутствия больших работ, он мог себе позволить так вдоволь играть со сверстниками.
Бились они за обруч не на шутку. Казалось бы, такая простая игра, но в ней было много правил. Например, бить можно было по обручу, лишь держа биту в руках. То есть, чтобы не допустить прорыва катящегося обруча за победную черту, нельзя было кидать в него битой. Такой бросок наказывался переходом обруча на сторону противника.
Иногда по вечерам у играющих появлялись и болельщики. Выполнив хозяйственные дела, на лавки у домов высыпали хозяева. Иногда к играющим присоединялись и юноши постарше.