Белые степи
Шрифт:
Вдали, над рекой Мендым, курится туман, за ней виднеются гряды приподошвенных Уральских гор. Тогда в ее сознании они, далекие, покрытые тайной, казались источником всех напастей. Она думала, что все сказочные чудища обитают там в темных лесах и ущельях и прилетают к людям оттуда. И вся надежда была на самую высокую здесь гору Караульную. Говорят, в стародавние времена на ее вершине день и ночь дежурили караулы – с этой вершины видна окрестность на много верст вокруг, и приближение врага не заставало сельчан врасплох.
Папа, когда нужно было ехать за эти горы, готовился загодя, с особым пристрастием проверял конскую упряжь, колеса и всю тележную оснастку. Говорил, что на самых крутых спусках лошадь с них сползает, почти садясь, еле удерживая воз.
Зухра, притворившись равнодушной, хитро скосила глаза сначала направо, затем налево, обшарила зорким взглядом все прощелины на плетне – за ними всегда посверкивали любопытные глаза соседских мальчишек Шакира и Ахата. Кто из них раньше увидит и заговорит с ней, было негласным мальчишеским состязанием. Зухра над ними только посмеивалась. С тех пор как она себя помнит, всегда они были вместе, хоть по характеру совсем разные. Ахат – упрямый, импульсивный, решительный, сильный, но немного тугодум. С округлыми темными глазами, темнокожий, он летом загорал до черноты. Когда он вобьет что-либо себе в голову или разозлится, то прет на обидчика, как бычок, его глаза наливаются кровью, он ничего не видит и не слышит. Шакир же, напротив, всегда задумчивый, рассудительный. Он был бледнокожим и светловолосым, сероглазым. В сравнении с Ахатом его рассудительность казалась старческой.
Зухра с ними дружила потому, наверное, что любила верховодить. Во время игр она часто чуть ли не до драки сцеплялась с Ахатом, он – упрямый и неуступчивый – не понимал, что перед ним девчонка, и относился, как к ровне. Разнять и помирить их мог только Шакир. Вот так они и дружили – от мирных, тихих бесед и игр до свар и ссор. Несколько дней Зухра могла не смотреть в их сторону, ходила суровая и гордая, но, соскучившись по совместным играм, все ждала, когда же придет примиритель Шакир. Первой никогда не шла на мировую.
Дома, на затопленной папой печурке, уже пыхтел медный чайник, надраенный Зухрой до блеска. Быстро и плавно передвигаясь за занавеской по женской половине дома, она готовила завтрак. «Все, как мама, делает – быстро, бесшумно, даже стол, как она, протирает», – с грустью думал ее отец Гадыльша, в ожидании чая наблюдая за дочкой, подсвеченной из окна утренним солнцем: ее силуэт четкой тенью отображался на занавеске.
– Папа, все готово, идем позавтракаем!
– Спасибо, доченька! – Усаживаясь за стол и оглядев его, полного деревенской снеди, где все было своим – молоко, масло, курут и лепешки, Гадыльша, расчувствовавшись, сказал: – Что бы без тебя я делал, доченька? И правду народ говорит, что дочки ближе к родителям, во всем ты заменила маму. Хоть Забир нас и не забывает, как отделился своей семьей, но у него уже свои заботы, свой двор. Зулейха еще малышка, так что двоим нам хлопотать по хозяйству, пока замуж не выйдешь.
После чая Зухра собрала небольшую дорожную котомку с едой, и они, пристроившись на мешках, выехали со двора. Телега покатила по пыльным улицам Мырзакая, жители которого по утренней прохладе заспешили по своим делам: кто в продуктовую лавку, кто на базарчик, а кто – в мечеть. Большая ярмарка проходила по четвергам, и сюда съезжались жители окружающих деревень. Ох и весело было в такой день: чего только не привозили сюда на продажу и каких только чудаков не собирал этот базар! Но ту ярмарку, что проходила по понедельникам в селе Архангельское, Зухра никогда не забудет. Часто брал ее с собой туда отец. Большой поселок с русским населением, с кирпичными домами, большими магазинами и базаром, и совсем поражал ее воображение шумный, извергающий клубы дыма, большой медеплавильный завод. Вокруг него как в муравейнике суетились хмурые рабочие, приезжали подводы с рудой, углем, уезжали порожние. На ярмарке папа после удачной торговли покупал ей красивые наряды и разные безделушки.
А сейчас они ехали на мельницу. Любила она такие поездки. Папа всегда рассказывал всякие истории, сказки, пел протяжные старинные башкирские песни. Особенно задушевно и грустно он стал петь после похорон мамы…
Зухра помнила маму тихой и покладистой, она все время была за работой – не только все домашние хлопоты были на ней, но и все, что делал отец, было также ее заботой. Потом она заболела, вся высохла, пожелтела и еле слышным шепотом не раз повторяла мужу:
– Помру я скоро… Об одном только сожалею – дети без меня будут расти, не успела ими налюбоваться, поласкать и научить всем женским хозяйственным делам…
Видимо, долгая дорога, невеселые думы о будущем дочерей, растущих без матери, и грусть-тоска по любимой жене, одиночество придавали его пению печальную и задушевную окраску.
Особенно Зухра любила в исполнении отца песню «Таштугай». Красивый необычный напев, слова, смысл песни – все сливалось для нее в грустной картинке: красавицу, молодую Консылу, против ее воли выдали замуж за нелюбимого в далекий край Таштугай (каменистая степь), и, тоскуя там по своей родине и любимому джигиту, она сочинила эту песню:
Ташту?ай?а, ?ине? ?амышы?дыЕ? ?урай?ай итеп тартайым.Ташту?ай?а, ?ине? к?к?ге? ю?,?? Урал?айыма ?айтайым.Ташту?ай?а буйы, ай, к?л??ек,К?л??ект? т?гел, ?а? ик?н.?а??арында ?айрар ?оштары ю?,Мо?ло ?ош?ай?ары ?а? ик?н! [1]Легенда гласила, что башкир по имени Кутур Катайского рода выдал свою дочь Консылу замуж за сына старшины Кубэка Альми Усергенского рода. Девушка не прижилась на далекой земле, тосковала, вспоминая свою горную, лесную родину и оставшегося там любимого джигита Байгубека. И свою тоску изливала в этой песне.
1
Когда она приезжала в гости к отцу, встречалась с Байгубеком под черноталом возле ручья. И однажды они сговорились вместе сбежать. Прознав об этом и чтобы избежать родового позора, сберечь честь родни, ее родные убили Байгубека. Сраженную горем Консылу увезли на Таштугай, в дом свекра. Но не смогла она там жить с нелюбимым, тоскуя по Байгубеку, бросилась в реку.
Когда папа рассказал ей эту историю и спел саму песню, она расплакалась:
– Папа, ты же не отдашь меня замуж за нелюбимого, не отправишь в чужие дали…
– Пока я живой, доченька, не бывать этому. Могилой матери твоей клянусь… – отвечал растроганный отец.
Вообще отец не был похож на мужчин Мырзакая. Хоть и не слыл таким же состоятельным, как, например, Султанбек-бай, как его братья и дети, которые жили в больших пятистенных домах под железными крышами и владели лавками и мельницей, возили обозами товары из-за гор и Архангельского. Добрая половина плодородных земель принадлежала им.
Но он также не был похож и на простых мужиков, которые в основном были заняты тяжелым трудом – пахали, сеяли, управлялись лошадьми, что-то строили, возили. Глядя на их угрюмые, грустные лица, можно было подумать, что в этом и есть смысл их жизни. Хотя так оно и было – без этого труда не прокормили бы свои большие семьи. Гадыльша же в силу своих талантов смотрел на мир иначе.