Белые витязи
Шрифт:
Таковыми праздными вопросами был осыпан, между прочим, и штабс-ротмистр лейб-казачьего полка Рогов, прибывший за сменной командой из Петербурга.
Молодой штабс-ротмистр являлся в Черкасске персоной и отлично понимал это. Он носил узкие чакчиры, на манер регулярных, красный мундир, особенно подкручивал усы и брил бороду так же, как брил её Император Александр, оставляя небольшие баки. Но quod licet Jovi, non licet bovi [29] , и донские старики и старухи косо смотрели на российское брадобрейство и вычурные манеры штабс-ротмистра.
29
Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку (лат.).
Рогов держал себя очень важно. Армейским офицерам он подавал два пальца, а иных удостаивал только кивком головы. Кое-кого из не ушедших ещё с полком атаманцев он почтил своим посещением, но больше пребывал в домах знати, где водились хорошенькие дочки с большим прилагательным.
В сущности, Рогов был добрый малый и вовсе не фат, но такова натура человека. Забалуй его судьба, и он сам нос задерёт, а в Черкасске как-никак он был первым кавалером...
Старые полковники и есаулы, которые могли сделать ему некоторое «ассаже», были при полках, на походе и на границе. Иные уже растягивали свои полки кордоном от Суража до Доброволыцизны, самые старые не пользовались большим авторитетом в глазах Рогова, называвшего их старым хламом, а зелёная молодёжь восторгалась его манерами и спешила их перенимать и запоминать его выражения.
К величайшему несчастью молодого Каргина, так и не ушедшего по вялости характера на службу в полк, лейб-казачий штабс-ротмистр постоянно торчал в доме Силаева, и увлекающаяся Маруся Силаева не могла отвести восторженных глаз с гвардейского казака. Уже одно то, как он говорил «mademoiselle», утрояя «l», приводило её в сладостный трепет, и нежные усы и сладкие разговоры Каргина бледнели перед длинными надушенными усами Рогова и его красивой болтовнёй.
Каргин охал и вздыхал, бросал красноречивые взгляды на Марусю, но она не замечала или не хотела заметить, как бледнел и худел молодой казак.
Благодаря присутствию Рогова, в доме Силаевых было много гостей, и Николай Петрович даже объясниться не мог с жестокой Марусей.
— Ну, что атаман? — спрашивали Рогова как-то под вечер.
— Атаман?! Да, атаман... атаман ничего. Ездит во дворец. Кажется, будет назначен начальником лёгких войск. В большом фаворе у вдовствующей императрицы, побил у неё всю посуду.
— Как так?
— Саблищей своей двинул, ну и побил.
— Ах ты, Боже мой милостивый! — с ужасом всплеснула руками Марусина тётка, старуха Анна Сергеевна. — Ну и что же?
— Ничего. Как ни в чём не бывало! Сказал только: «Казак чего не возьмёт, то разобьёт» — и всё.
— Экий молодец! — воскликнула Анна Сергеевна.
— Мужик просто! — сквозь зубы процедил Рогов.
— Находчивость-то какая! Просто прелесть! — не унималась старуха, грызя тыквенные семечки и сплёвывая их в тарелку. — Ну, а что племяш мой, Петя, поделывает?
— Коньков-то?
— Ну да. Ординарец-то платовский. Молодчина казак. Поди-ка, росту-то в нём теперь — косая сажень! А глаза такие зелёные! Любло молодца — проскакать ли с джигитовкой, стрельнуть — это первое дело! И до девок неохоч, настоящий казачина!
— Неохоч? Ой ли, тётенька, восхищаетесь племянником зря... В немку, слыхать, влюбился.
— В немку... Ой, врёшь? Испытуешь? Грех тебе Петеньку моего обижать!
— Зачем мне обманывать, parole d’honneur [30] , влюблён в немку-балетчицу...
— Это что за слово такое? — быстро, с тревогой спросила старуха. — Не слыхала никогда.
— Как бы вам объяснить попонятней. Ну вот что на святках голые пляшут перед народом.
— Господи Боже мой! С нами крёстная сила! Да неужели же есть в Питере такие срамницы!
30
Честное слово (фр.).
— Есть, тётушка. Петя-то ваш и влюбись в такую да предложение ей сделай!
— Да неужто предложение! Атаман-то, старый дурак, чего смотрел!
— Атаман сам сватом, слышно, будет.
— Сватом. Это за голую-то девку?
— Ну, тётушка, зачем так. Ведь он не век голая ходит, дома-то наряжается, как и вы!
— Кубелек [31] носит? Да?!
— Ну зачем непременно кубелек. В Санкт-Петербурге вы кубелька и за сто рублей не сыщете.
31
Кубелек — национальный головной убор. (Лет.)
— Ну а всё-таки, как она? Не совсем путаная? А? Девичий стыд не потеряла? А? Матушку-то свою выведет со стыда? После свадьбы-то в обед, как дело будет? Вы, девушки, не слушайте — у вас ули золотом должны быть завешаны.
Как маков цвет зарделась Маруся, хотя и не много поняла из быстрых, сбивчивых расспросов Анны Сергеевны.
— Не знаю... Не думаю. Я с её двоюродным братцем знаком. Бергом прозывается, он в сенате служит, так он мне сказывал, что её и не принимают нигде. Совестно такую шельму, значит, и родственницей объявить.
— Ах, Петя, Петя! Родной мой, вот оно что значит, без отца-то да без матери быть да в Вавилон этот проклятый попасть! Слушай, Маруся, отпиши ты ему, непутёвому моему, весточку, что нет ему тётушкиного благословения на брак с этой ба... бар... бил... тьфу, чёрт её — не запомню.
— Балетчицей! — подсказал Рогов.
— Я-то неграмотна. В наше время девок так не держали, чтобы музыку, да книжки, да с казаками гулять, ну, зато и греха ни одна на себя до брака не брала! А нынче-то! Эх, правда, видно, конец века приходит!
— А дозвольте вас спросить, — вдруг раздался из угла густой бас соборного протодиакона, до сей поры мирно дремавшего в углу, — таким девицам нет отлучения от церкви? Или, может, их анафеме предают за таковое неблагоразумное поведение?
— За что же, отец диакон, ведь Сам Христос простил блудницу?
— Лжеучение и ересь. То блудница, а то... — диакон замялся и, чтобы переменить разговор, спросил о столице: — А что Санкт-Петербург большого размера буде град?
— Немалого, отец диакон. Станиц наших с сотню вместе, а то и более.