Белые витязи
Шрифт:
— Казаки — не денщики... Они России служить должны, а не вам!
Чем же объясняется, что они, несмотря на эти неудобства, постоянно приезжали именно к нему? Тём, что помимо искренности отношений тут всегда было интересно. Не только во время боя, но и в антракты молодой генерал со своей неугомонной кипучей энергией не оставался без дела. Он предпринимал рекогносцировки, приучал войска к траншейным работам, объезжал позиции... Тут всегда было что смотреть, о чём писать. Кроме того, его общество оказывалось поучительным. Тут слышались и споры и шли серьёзные беседы, поднимались вопросы, выходившие совсем из пределов военного
Благоприятели, разумеется, всё это объясняли иначе...
Да позволено будет мне рассказать здесь один факт, касающийся меня лично.
После войны уже, года через полтора, еду я в Москву. В одном купе со мной — военный. Сначала было он на меня пофыркал, потом успокоился и разговорился. Зашла речь о войне.
— Вы участвовали тоже? — спрашиваю я его.
— Как же-с. Только ничего не получил.
— Почему же?
— Четверташников при мне не было.
— Каких это?
— А которые с редакций-то по четвертаку за строчку... Скоропадентов... Они меня не аттестовали — я ничего и не получил...
— Разве корреспонденты представляли к наградам?
— А то как же-с... Газетчики в большом почёте были.
Зашла речь о Скобелеве... Моё инкогнито для него было ещё не проницаемо.
— Его, Скобелева, Немирович-Данченко выдумал.
— Это как же?
— Да так... Пьянствовали они вместе, ну тот его и выдумал.
— Да вы Немировича-Данченко знаете?.. Лично-то его видели?
— Как же-с... Сколько раз пьяным видел... И хорошо его знаю... Очень даже хорошо.
— Вот-те и на... А я слышал, что он вовсе не пьёт.
— Помилуйте... Валяется... До чёртиков-с...
Под самой Москвой уже я не выдержал. Отравил генералу последние минуты.
— Мы так с вами весело провели время, что позвольте мне представиться.
— Очень рад, очень рад... С кем имею честь?
— Немирович-Данченко...
— Как Немирович-Данченко?..
— Так...
— Тот, который?..
— Тот, который...
Генерал куда-то исчез... На московской станции кондуктор явился за его вещами...
— Да где же генерал-то?
— Господь его знает, какой он...
— Да где же он прячется?
— Они сидят-с давно уж... в... Запершись в... Предоставляю читателю догадаться, куда сокрылся он от четверташника и пьяницы.
Но это ещё тип добродушный. Были и подлее...
XII
Я пишу не биографию Скобелева. Моя книга — просто ряд отрывочных воспоминаний о нём. Поэтому я не рассказываю о всех военных операциях, в которых участвовал покойный. Желающие познакомиться с ними могут обратиться к моему «Году войны». Здесь только то, что я сам видел, и если из моего рассказа выдвинется перед читателями обаятельная личность Михаила Дмитриевича, если он станет им так же близок и дорог, как близок и дорог он был людям, входившим с ним в тесные сношения, знавшим его не как генерала по реляциям и письмам с войны, а как человека, то цель мою я сочту вполне достигнутой. Систематическая и полная биография — дело будущего. Теперь же, говоря о Скобелеве, я хочу только бегло обрисовать этот замечательный тип гениального русского богатыря, яркой звездой мелькнувшего на нашем тусклом небе, так быстро поднявшегося во весь свой рост перед целым миром, изумлённым его подвигами, и так рано ушедшего от нас... Чем дальше, тем тяжелее и тяжелее становится эта потеря.
Военные писатели, талантливый и хорошо знавший покойного А. Н. Маслов, нарисуют его как стратега, как тактика — моё дело сказать о человеке... С каждым днём больнее чувствуется отсутствие его. Невольно задаёшься вопросом, кому нужна была эта смерть, какой смысл в этом роковом ударе... Шутка судьбы? Какая неостроумная, глупая шутка!..
После перехода через Дунай Скобелева мы видим и на вершинах Шипки и под Плевной. Много у него в это время было горьких минут. Его ещё не признавали. В победителе «халатников» видели только храброго генерала и больше ничего.
«Его надо держать в ежовых рукавицах».
«Его избаловали дешёвые лавры в Средней Азии».
«Он может служить, — высокомерно снисходили третьи, — но за ним надо смотреть в оба».
А между тем он был неизмеримо сведущее и талантливее всех этих господ.
Я встретил тогда Скобелева в Тырнове.
— Где вы остановились? — спросил он у меня.
— У Белабоны...
— Я зайду к вам...
Видимо, ему хотелось высказаться. Лицо подёргивалось нервной улыбкой, он хмурился, разбрасывал себе бакенбарды во все стороны.
— Жутко!
— Что жутко?
— Да мне... Оскорбительно... Видишь лучше их, знаешь все ошибки и молчишь...
— Зачем же молчать?
— Да разве победитель «халатников» имеет право голоса... Самые лучшие из них удивляются: чего я лезу... Видите ли, у меня всё есть: и чин, и Георгий на шее... Значит, мне и соваться незачем... Дай другим получить, что следует. Так с этой точки и смотрят на дело. А про то, что душа болит, что русское дело губится, — никто и не думает. Скверно... Неспособный, беспорядочный мы народ... До всего мы доходим ценой ошибок, разочарований, а как пройдёт несколько лет, старые уроки забыты... Для нас история не даёт примеров и указаний... Мы ничему не хотим научиться и всё забываем... Тоска... Разве так это дело делается... А вся беда от кабинетных стратегов...
Во время второй Плевны Скобелев уже выступает командиром небольшого кавалерийского отряда... Весь этот день он дерётся впереди, в стрелковой цепи, то одушевляя солдат, то поддерживая слабые фланги... Весь этот день никто его не видел отдыхающим. Он не оставлял седла даже во время пехотного боя, служа прекрасной целью турецким стрелкам. Две лошади под ним убиты, третья ранена... Он лично ведёт в атаку роты, командует сотней казаков. Наконец, когда началось отступление, он слезает с седла, вкладывает саблю в ножны, сам замыкая отходящую назад цепь. Не странно ли, что завоевателю Ферганы, Хивы, человеку уже с громадной военной карьерой позади, приходится в данном случае быть не руководителем боя, а одной из исполнительных единиц и именно в такой обстановке, где его-то способности, кроме личной отваги, и не нужны были. Как второстепенный исполнитель он часто терял все свои боевые таланты. Нельзя, видя ошибки других, всё-таки усердно служить им, невозможно выполнять программу, несостоятельность которой знаешь воочию... Это между прочим подало повод одному из лучших генералов характеризовать Скобелева более остроумно, чем верно.