Белые витязи
Шрифт:
— Как подчинённом, я бы его отправил назад, но если бы меня спросили, к кому я сам хочу идти в подчинённые, я бы сказал — к Скобелеву.
Его талант развёртывался в полном блеске там, где он один руководил делом, где вся ответственность лежала на нём. Фергана, Зелёные горы, переход Балкан, шейновский бой, переход к Адрианополю, Ахал-Теке доказывают как нельзя лучше справедливость этого...
Во время отступления от Плевны нужно было остановиться, чтобы, удерживая турок, дать возможность отойти нашим войскам. Что же делает Скобелев? С сотней казаков он отстреливается от громадных сравнительно сил неприятеля. Наконец велит себе подать бурку, ложится под огнём на неё и засыпает, приказывая не отходить отсюда, пока он не проснётся. По небу бьют... Скобелев спит... Жалкая горсть казаков
— Неужели вы спали?
Спал...
— При таких условиях?
— Если надо — я могу спать при всяких условиях.
Всё это объясняли фатализмом, да ведь мало ли какие можно придумать объяснения. Что-то других таких фаталистов я не видел!..
Затем следует блистательное дело под Ловчей, настолько известное, что о нём напрасно было бы повторять что-либо. Здесь я воздержусь приводить даже отдельные эпизоды, так как я там не был. Третья Плевна, несмотря на то что Скобелев должен был отступить от занятых им с боя редутов, как будто разом открыла глаза всем. В нём увидели льва, перед ним преклонились те, в ком было чувство справедливости. Это поражение было равно блистательной победе. Тут уже Скобелев говорит — и к голосу его прислушиваются. В пылу, в огне он наблюдает, изучает и тотчас же пишет следующие замечательные строки в своём донесении князю Имеретинскому. Мы их приводим, потому что они уже тогда показали в Скобелеве не только храброго генерала, но и опытного вождя. Скобелев объясняет причины, почему он отсрочил атаку:
«Важным соображением при этом, — писал он, — являлась необходимость усилить занимаемую нами позицию в фортификационном отношении, что при прискорбном в эту кампанию отсутствии при войсках шанцевого инструмента в достаточном количестве представляло немало затруднений. Люди рыли себе ровики частью крышками от манерок, частью руками. Для очищения эспланады виноградные кусты вырывали руками. По поводу недостатка шанцевого инструмента ввиду чрезвычайной важности в настоящей борьбе фортификационной подготовки поля сражения позволяю себе высказать несколько замечаний. Пехотная часть, бывшая в горячем деле, большей частью лишается шанцевого инструмента. Наш солдат, наступая по труднопроходимой, закрытой местности, особенно в жару, первое, чем облегчает себя, — это бросает свой инструмент, затем следует шинель и, наконец, мешок с сухарями. Поэтому часть, достигнув пункта, на котором ей надлежит остановиться, не имеет возможности прикрыть тебя от губительного огня неприятеля, что постоянно делалось пехотой: 1) в американскую войну, 2) в кровавую четырёхлетнюю карлистскую бойню и 3) теперь принято за правило турками. Ввиду этого, казалось бы, более целесообразным: или провозить инструмент вслед за атакующими или иметь при полках особые команды, на обязанность которых и возлагать укрепление отбитых у неприятеля позиций. Нельзя не упомянуть также и о недостаточности средств для устройства полевых укреплений, имеющихся при отряде. При силе более 20 000 человек в отряде вашей светлости (адресовано кн. Имеретинскому) имеется, и то случайно только, одна команда сапёров в 35 человек при унтер-офицере и ни одного инженера, несмотря на существование инженерной академии, ежегодно выпускающей в нашу армию десятки специалистов... Сомнению не подлежит для меня теперь, что если бы французская армия второго периода кампании 1870 г. при современном вооружении пехоты и относительной слабости в смысле решающем дальнобойной артиллерии строго бы держалась системы неожиданного стратегического наступления (преимущественно на пути сообщения, напр.), соединённого с безусловной тактической обороной, при помощи полевой фортификации, то кампания кончилась бы выгоднее для французов...»
Дни третьей Плевны — это целая поэма, полная блеска для одних, позора для других...
Я описал эту бойню в своём романе «Плевна и Шипка». Тут трём дням её посвящены двадцать семь глав. Описывать её здесь — нет надобности. Приведу только эпизоды, касавшиеся Скобелева. Лучшее описание третьей Плевны сделано было официальным корреспондентом правительственного «Вестника» штабс-капитаном Всеволодом Крестовским в его книге «Двадцать месяцев в действующей армии» (т. 2-й, страницы 44— 124).
— До третьей Плевны, — говорил мне Скобелев, — я был молод, оттуда вышел стариком! Разумеется, не физически и не умственно... Точно десятки лет прошли за эти семь дней, начиная с Ловчи и кончая нашим поражением... Это кошмар, который может довести до самоубийства... Воспоминание об этой бойне — своего рода Немезида, только ещё более мстительная, чем классическая.
Откровенно говорю вам — я искал тогда смерти и если не нашёл её — не моя вина!..
ХIII
Из-за гребня пригорка выехал на белом коне кто-то; за ним на рысях несётся несколько офицеров и два-три казака. В руках у одного голубой значок с красным восьмиконечным крестом... На белом коне оказывается Скобелев — в белом весь... красивый, весёлый.
— Ай да молодцы!.. Ай да богатыри! Ловчинские! — кричит он издали возбуждённым нервным голосом.
— Точно так, ваше-ство.
— Ну, ребята... Идите доканчивать. Там полк отбит от редута... Вы ведь не такие... А?.. Вы ведь у меня все на подбор... Ишь красавцы какие... Ты откуда, этакий молодчинище?.. — остановил он лошадь перед курносым парнем.
— С Вытепской губернии, ваше-ство.
— Да от тебя от одного разбегутся турки...
— Точно так, ваше-ство, разбегутся.
— Ты у меня смотри... чтобы послезавтра я тебя без Георгия не видел... Слышишь? Вы только глядите — не стрелять без толку. Иди вплоть до редута, не тратя пороху... В стрельбе ума нет. Стрелять хорошо, когда ты за валами сидишь и отбиваешься... Слышите?
— Слышим, ваше-ство!
— То-то. В кого ты будешь стрелять, когда они за бруствером? Им от твоих пуль не больно. До них надо штыками дорваться. Слышите?.. А ты, кавалер, не из севастопольцев? — обернулся он к Парфёнову. — За что у тебя Георгий?..
— За Малахов, ваше-ство...
— Низко кланяюсь тебе! — и генерал снял шапку. — Покажи молодым, как дерётся и умирает русский солдат. Капитан, после боя представьте мне старика. Я тебе именного Георгия дам, если жив будешь...
— Рад стараться, ваше-ство...
— Экие молодцы!.. Пошёл бы я с вами, да нужно новичков поддержать... Вы-то уж у меня обстрелянные, боевые... Прощайте, ребята... увидимся в редуте. Вы меня дождётесь там?
— Дождёмся, ваше-ство.
— Ну то-то, смотрите: дали слово, держать надо... Прощайте, капитан.
Доехал генерал до оврага — видит, лежит в нём офицер... Ещё несколько шагов сделал — офицер смущённо поднялся и откозырял... Генерал чуть заметно улыбнулся.
— Что, поручик, отдохнуть прилегли?
— Сапоги... ноги... — забормотал поручик, весь красный, чувствуя теперь только стыд, один стыд и ни искры трусости.
— Вы от той роты?
— Да-с...
— Экий вы рослый да бравый какой... Солдатам будет любо, глядя на вас, в огонь идти. Вы их молодцом поведёте. Догоните поскорей своих да скажите вашему командиру, что я ему приказываю послать вас вперёд с охотниками, слышите?..
Генерал перешёл на серьёзный тон.
— Офицер не смеет трусить... Солдат может, ему ещё простительно... Но офицеру нельзя... Идите сейчас... Ведите в бой свою часть... Ваша фамилия?
— Доронович [73] .
— Ну, вот что... Я хочу услышать, что вы первым вошли в редут. Слышите — первым... Тогда и я забуду этот овраг и ваши сапоги... Слышите — забуду и никогда не вспомню... Помните — вы подадите пример... Прощайте! — и генерал, наклонясь, подал поручику руку. Тот с глубокой благодарностью пожал её.
73
Фамилия изменена.