Белый, белый день...
Шрифт:
Сергей Александрович неожиданно взял ее заплаканное лицо в свои большие, холодные ладони и проговорил, как бы подводя итоги:
– Ну что ж… доченька. Семья – она как всё на свете: рождается, растет, появляются дети… Потом они уходят… И семья тоже постепенно умирает. Кончается. Как всё на свете! Каждый остается в одиночку…
– Нет… Нет… – вскрикнула Лера.
Но Корсаков повысил голос и закончил свою мысль:
– Каждый остается в одиночку… умирать!
И, вдруг улыбнувшись, с какой-то нервной гримасой добавил, притянув ее к себе:
– Но тебе
И, отвернувшись, запрокинул голову, чтобы дочь не увидела его стариковских, отчаянных, одиноких слез…
– Значит, дела обстоят еще хуже, чем я думал! Все мы… думали!
Корсаков обвел взглядом сидевших за длинным столом руководителей концерна. Здесь были и Степун, и Саяпин, и молодой Виктор Аркадьевич Глинский, замещающий Блажнина. Руководитель финансового департамента Георгиев, другие замы.
– Я знал, что Блажнин несколько приукрашивает общую картину… – начал было Степун, по привычке развалившийся в кресле, внешне абсолютно спокойный. – Но думал, вы, Сергей Александрович, сами его к этому подталкиваете?
– Во-первых, «не несколько приукрашивает», а… – Корсаков взвился было на своего зама по безопасности, но потом махнул рукой и сказал в сердцах: – А, семь бед – один ответ. Все я знал… Знал! Я и хуже цифры знаю!
Он встал, сложил аккуратно бумаги и перенес их на свой рабочий стол.
– Всё! Заседания закончены. До понедельника жду ваших предложений! Притом – конструктивных! Жду – от всех! Свободны.
Все потянулись к двери. Степун хотел что-то сказать Корсакову, но тот только рявкнул:
– Всё! Свободны…
Оставшись один, Сергей Александрович еще раз взял утренний отчет Глинского. Быстро листая бумаги, пробежался глазами по главным цифрам. Всё оставалось на своих местах – концерн шел ко дну. Через два-три месяца он должен обанкротиться!
– Ну, и черт с ним! – вслух, в сердцах хлопнув ладонью по столу, произнес Корсаков. – Хватит с меня! Всему приходит конец…
Он тут же, без паузы, наклонился к селектору:
– Саяпина! Ко мне. И быстро!
Не выдержал, подошел к бару, налил себе виски и выпил залпом.
Саяпин уже стоял за его спиной.
– Ну! Что будем делать? – грозно, как будто нашел виновника, спросил Сергей Александрович.
– Успокоиться… Это во-первых, – тихо, но значительно произнес Геннадий Васильевич.
– Хорошо! Успокоился… – машинально согласился Корсаков и показал на два кресла у маленького столика.
Они сели, каждый смотрел на другого в ожидании.
– Выпить хочешь? – И, не дожидаясь ответа, Корсаков метнулся к бару и через мгновение поставил на столик бутылку виски и два стакана. Разлил, чокнулись, выпили…
– Есть два пути… – осторожно начал Саяпин. Его глаза еще больше сузились и теперь напоминали два темных, острых, блестящих клинка.
– Ну? Какой первый?
– Большой… очень большой кредит! Под гарантию государства. Не просто кредит, а политический кредит. Государство должно понять,
– Знаю, – кивнул Сергей Александрович. – Вот как знаю! – Он рубанул себе рукой по шее. И тут же задал вопрос: – Ты… Со всеми своими бывшими и сегодняшними связями. Можешь помочь мне попасть… К Самому?
Он вперился красными, горячечными глазами в Саяпина.
Тот глубоко вздохнул и надолго замолчал.
– Ну?! Отвечай.
Саяпин налил себе немного виски и поднес к носу, нюхая эту можжевеловую водку, как отборный коньяк.
– Гарантию не дам… Но…
– Рожай… Рожай! – От нетерпения Корсаков даже вскочил.
– Но… попробую…
Корсаков вырвал молодого человека из кресла… Обнял, расцеловал и быстро-быстро только повторял:
– Попробуй! Попробуй! Дорогой мой! Век не забуду! Все, все для тебя сделаю… Только открой мне эту дверь… А я уж с пустыми руками оттуда не выйду!
Он отодвинул Саяпина на длину своих вытянутых рук и вдруг сказал почти с угрозой:
– Только в течение недели. Понял? Хорошо понял?
Раскрасневшийся, Саяпин только кивнул.
До конца дня Корсаков метался по Москве. Был более чем в десяти кабинетах… Все выслушивали, сочувствовали, понимали и даже подбадривали…
Но… Ничего реального, кроме пары уклончивых обещаний, не было.
Когда он пытался попасть к Элле Резник-Мартовой, она крикнула на него с порога:
– Иди! Иди! Ишь, какой прыткий! Раньше той недели ничего не жди! – И захлопнула перед его носом дверь.
Когда Корсаков около девяти вечера вернулся в офис, секретарша сказала ему, что его несколько раз спрашивал Виктор Аркадьевич Глинский.
– Так он уже ушел?
– Нет! Как же… У себя сидит… Ждет! Хотя я ему сказала, что вы, может быть, и не вернетесь.
– Зови!
Корсаков прошел к себе в кабинет, бросил папку на стол. И, подумав, налил себе добрую порцию виски! Он устал… Он заслужил!
В кабинет, осторожно постучавшись, вошел Глинский… Виктор Аркадьевич.
Корсаков молча рассматривал его, как будто видел в первый раз.
Высокий, худой… В модных очечках. Лицо вытянутое, как у борзой…
– Ну что у тебя? – чувствуя грядущую неприятность, повысил голос Корсаков.
Виктор Аркадьевич подошел ближе, хотел было начать докладывать, но поперхнулся и закашлялся.