Белый Бурхан
Шрифт:
Быстрым шагом обошел Капсим церковь, увидел, как Аким кривыми ногами в конце проулка колесит, руками машет, к нему зашагал навстречу. А тот уже и сам полетел через сугробы — глаза впрысь, ртом воздух по-рыбьи хватает:
— Старухи, тово, смертные рубахи шить друг дружке порешили!
— А ты что? Сруб рубить разбежался?
— Какой сруб? — опешил Аким. — Зачем?
— А тот сруб, в котором наши единоверцы огневое крещение в старые времена принимали! Завтра порешим общиной: али гореть всем миром под псалмы, али в тайгу убегать, на новые земли…
— Ты… тово… — поперхнулся Аким и закашлялся —
Отец Лаврентий знал, что его проповедь о приходе хана Ойрота, ведомого богом Бурханом, будет истолкована прихожанами как страшная весть о начавшейся межусобице русских и алтайцев. Да и сам давил на это с востока идет угроза православию, и потому всем истинно верующим в Христа надо восстать на оную словом и действием. Хотел говорить о готовности к неприятию новых верований и богов, а породил панику. Половины его проповеди не поняв, а вторую половину придумав, прихожане понесли по улицам и переулкам тревогу, переросшую к вечеру во всеобщий страх перед неизвестностью… И теперь, устрашась чужого мессию, наиболее слабые из двуперстцев пойдут искать спасение у православного креста, защищенного всей военной мощью России. А это и надо!
Закрывая церковь на замок, отец Лаврентий окинул взором толпящийся у паперти люд, усмехнулся в бороду: вот и поползли, полезли из всех щелей схизматы! [154] Он сунул ключ в карман, навесил брови на глаза, скорбь на лицо нагнал, всей фигурой повернулся к жаждущим слова:
— Отчего по домам своим не идете? Сегодня службу более править не буду!
Кашлянул Капсим в кулак, вперед выставился:
— Слух всякий по деревне… Правду скажи людям!
— Я все на проповеди сказал.
154
Схизма (греч. «раскол») — в христианском богословии (преимущественно католическом) этим термином обозначали разделение церкви на католическую и православную (причем схизматиками обычно называли последователей православия); под расколом здесь понимается разделение Западной и Восточной самостоятельных церквей, а потому термин «схизма, схизматы» в романе употреблен неверно. К тому же слово это, хотя и известное в обиходе православного духовенства, практически не употреблялось, а для обозначения противников реформ патриарха Никона сразу же укрепилось русское слово «раскольники».
— Выходит, грядет Антихрист?
Вздохнул иерей — глубоко и сочувственно:
— Грядет. От самой епархии письмо имею о том!
Но Капсим не отступал:
— С мечом грядет или с крестом?
Посуровел отец Лаврентий:
— Крест — святой символ! Уж это-то надо бы знать даже тебе. Со своим символом грядет, противным вере христианской!
— И меч при нем?
— И меч карающий! В лоно святой православной церкви всем вам поспешать надо, Воронов, под ее кров и защиту!
— Какая же нам защита от нее! — сделал шаг назад Капсим.
— Крест и святая молитва.
Хмыкнул Капсим, нахлобучил шапчонку на самые уши:
— Такая оборона и у нас есть!
Он круто развернулся и пошел от церкви к своему дому, не замечая, что большой хвост однодеревенце? — тотчас увязался за ним.
— В сруб полезете? — крикнул в спину уходящим поп. Никто не отозвался.
Дельмек стоял перед доктором и лил беззвучные слезы. Федор Васильевич хмурился, покашливал, но не решался ни выгнать блудного сына, ни раскрыть ему объятия.
Плохо поступил этот парень два года назад. Но и чинить его в полной мере он тоже не мог — священник был слишком настойчив, а они с женой слишком равнодушны к его домогательствам. Значит, ему, образованному и умному человеку, свои убеждения менять трудно, а этому, необразованному и забитому дикарю, легко? Вот оно, то самое интеллигентское чистоплюйство, против которого так долго и мощно сражалась вся русская культура многие годы, даже десятилетия!
— Ты не мог мне сказать прямо, что убегаешь от попа?
— Я боялся.
— Чего? Что я выгоню тебя? Но ты же все равно сам ушел! Даже не ушел, а трусливо бежал среди ночи!
— Поп меня ругал, Эрлика ругал, народ мой ругал…
— Ты о Христе тоже не очень вежливо отзывался! — Федор Васильевич строго посмотрел на заглянувшую в кабинет жену и она торопливо закрыла дверь. — Что же ты делал все это время? Разбойничал с парнями зайсана или батрачил у русского купца?
— Нет, я лечил людей.
— Лечил?! — Доктор уронил пенсне в ладонь, уставился в переносицу Дельмека беспомощными невооруженными глазами. — То есть? Каким образом?
— Мазал раны, поил травами, резал…
— Даже резал?! Хотел бы я знать, что ты резал!
— Все резал! Нарывы, шишки, кровь пускал…
— Гм! И они у тебя остались все живы?
— Да, я был лекарь… Хороший лекарь!
Неожиданно для Дельмека, убитого стыдом и страхом, Федор Васильевич оглушительно захохотал и громко позвал жену:
— Галя! Ты только послушай, что он говорит! Он лечил в горах людей! А? Как это тебе нравится? Без всяких дипломов, не дав клятвы Гиппократа!.. Он даже занимался хирургией! Но самое удивительное, что никто из его пациентов не умер!
— Один умер, — потупился Дельмек. — Его звали Шонкор. У него была чахотка, я ничего не смог сделать. Скорая чахотка, с гноем!
— Ну, коллега, чахотку и я не всегда могу вылечить! Тем более скоротечную!.. И много ты лечил людей?
— Много. Каждый день.
— Все два года?
Дельмек молча наклонил голову.
— Поразительно! — всплеснул руками Федор Васильевич и крупными шагами заходил по комнате. — Черт знает что!
Он остановился у шкафчика с лекарствами, качнулся на носках, заложив руки за спину, стремительно повернулся к Дельмеку:
— Значит, ты вернулся, чтобы научиться у меня лечить чахотку? Все остальное ты уже умеешь?
Дельмек растерянно захлопал глазами: такого поворота он не ожидал и теперь только по-настоящему испугался:
— Нет-нет! Я не хочу, не буду!..
На выручку Дельмеку поспешила Галина Петровна:
— Ну что ты, Федор, право? Парень и так готов провалиться сквозь землю от стыда!
— Пусть проваливается! — сверкнул стеклами пенсне доктор. — Это все же будет лучшим выходом для него, чем тюрьма! Делать профанацию из врачебного искусства, прикрывать моим честным именем шарлатанство и знахарство — хуже! В сто раз! В тысячу! Да-с!