Белый Бурхан
Шрифт:
— При чем здесь ты? — пожала плечами Галина Петровна.
— Ему же люди доверяли только потому, что считали его моим учеником! Это же просто!.. Спроси у него, он сам скажет Галина Петровна повернула к Дельмеку бледное лицо растерянными глазами:
— Ты ссылался на Федора Васильевича, Дельмек?
— Нет. Я всем говорил, что учился у русского доктора и потому хороший лекарь. А имя не говорил!
— Вот! — сорвал пенсне Федор Васильевич. — У нас же на Алтае тысячи русских докторов!.. И если он не назвал
— При чем тут полиция? У него же никто не умер! — рассмеялась Галина Петровна. — Выходит, что Дельмек — хороший ученик русского доктора и только… Перестань, право!
Ударил молоточек в медную тарелку над дверью. Дельмек вздрогнул, боком попятился к плите, столкнулся с кучей дров, которые только что принес со двора, опустился на табурет, сунул в рот пустую трубку, но не смог успокоить дрожи губ. Он узнал звонок попа.
Галина Петровна удивленно посмотрела на дверь, потом на Дельмека:
— Ты что, не слышал?
— Там поп пришел. Я не хочу!
Галина Петровна сама открыла дверь, провела священника в кабинет, вернулась. Вряд ли отец Лаврентий не заметил Дельмека, но не подал вида.
Федор Васильевич встретил гостя радушно. Тем более, что тот сегодня сиял, как хорошо начищенный самовар.
— Ну, святой отец! — развел он руками. — Судя по вашему виду, ваши успехи на стезе Иоанна Крестителя… Кстати, что вы говорили в утренней проповеди? Все село только про это и гудит! Бурхан, Ойрот… Мессия, что ли, объявился у теленгитов?
Отец Лаврентий поблек и вяло отмахнулся:
— Пустое, доктор… Кто-то донес в епархию о слухах, бродящих по горам, а там сочли за благо упредить всех духовных пастырей о необходимости уничтожения оных проповедями и усилением миссионерской деятельности среди местного населения, равно, как и среди схизматов старых толков…
— Гальванизация трупа? — усмехнулся Федор Васильевич.
— Не совсем так, но… Главное — слухи! Слухи о явлении бога Белого Бурхана и хана Ойрота — фигур одиозных и вместе с тем…
— Слухи в горах, — прервал его доктор, — дело весьма и весьма серьезное!.. Что же касается бога Бурхана и хана Ойрота — это легенда. И если кто-то надумал воскресить ее, то это, святой отец, еще серьезнее!
— Не могу разделить ваших опасений! Нынешние слухи — полнейшая ерундистика! Сапоги всмятку или нечто подобное…
— А паника! — поднял палец Федор Васильевич. — Паника-то реальна! И подняла ее ваша проповедь, святой отец! Не думаю, что в епархии будут в восторге… Впрочем, это уже ваша забота! Галя, поставь самовар!
Капсим хотел было снова приняться за свою писанку, но заказ общины был важнее и неотложнее. Сыскав нетрудный обет, он мог бы рассчитывать на вспомоществование в лютой нужде. Да и самому заложить в обет эти требования можно — в уставе-то не сильна братия, враз не докопается, а святое писание можно и не искажать, на грех самому не натыкаться!
В той же «Листвянице» в достатке темных мест и речений, которые по-разному толковать можно… А все ж — неспроста Панфил обеспокоился! С чего бы ему пугаться, если греха перед Спасом нет? Видно, не блюл, как должно, святость и честь, а теперь страхом обуян, тревогами опутан, как муха паутиной.
Все грешны человеки, в том спору нет. Кто свят в душе, тот давно небом помечен — нимб сияет вокруг его лика, как на иконах в храме! Да и на небе, а не на земле живут праведники-то…
— Помогай, господи! На все твоя воля!
Капсим сволок с полатей прадедовский сундук, выудил толстенные книги в коже и с медными застежками с прозеленью, начал с шумом листать их, развоняв на всю избу забытым восковым духом, захлопнул, локтями в стол уперся, голову на ладони сложил, не мигая на лампадный огонь уставился в тяжкой думе.
Озадачил его Панфил, что греха таить! Сыщи попробуй в одну ночь тот нужный позарез обет, ежели уже утром всей общине твердый ответ давать надо!
«Листвяница» — книга мудрая. От души говорить, так и Капсим ей не чтей: он только полуустав с пятое на десятое разбирает, а «Листвяница» вся скорым письмом написана. Каждое слово Капсиму полдня разбирать надо, а при свече и ночи не хватит. Да и крест на ней стоит не об осьми концах, а с крышею и подставой! Сочти все — двенадцать концов и выйдет! Отсюда и пляши: коли выписывать обет, то на двенадцать поклонов и молебствий раскладывай его…
Отложил Капсим «Листвяницу», другие книги сызнова в сундук сложил, на место ткнул — в самый дальний угол полатей. Слез вниз, долго стоял, со страхом смотря на мудрую книжищу в полпуда весом, в бороде пальцем ответ выскребая… Притихла и Аграфена, присмирела: никак в уставщики ее муженек выходит? Хорошо бы! К месту и ко времени тот Антихрист-Бурхан по горам заскакал! Для кого и горе в общине, а для кого и наоборот… Эх, осилить ба!
— Может, свечку тебе запалить, Капсим?
— Светло еще.
— Детишков спать разогнать?
— Рано еще. Пускай колготятся!
Отошла жена в сторонку, перст к губам приложив: великое и многотрудное дело у Капсима, лучше не мешать!
А Капсим барабанил пальцами по столешнице и хмыкал, поглядывая с тоской в сереющее окно…
Есть в «Листвянице» сказ про голого младенца, устами которого Спас глаголил: не заспите, людишки, судьбу свою, коли в образе зверевом и обманном она явится к вам! И что-то там еще… Цепи какие-то… Не упомнишь враз — вот грех! Двенадцать треб на обет… Не многовато ли? Не много! И по одной на брата не приходится… Та-ак… Обет — схима общая! Первой требой чистотел телесный и духовный… Второй…