Белый Бурхан
Шрифт:
— Меня зовут Паслей, великий хан. Я хочу перед тобой покаяться и повиниться.
— Замолчи, глупый баран! — взвизгнул барахтающийся в руках полководцев Хомушка. — Откуси и проглоти свой длинный язык, дохлая ящерица!
— Говори, Паслей. Я разрешаю тебе.
Тот рухнул пластом, пополз, извиваясь телом, к копытам коня хана Ойрота, то взвизгивая, то завывая на одной ноте, то еле слышно шепча:
— Великий хан! Хомушка и Чичкан, которых ты приблизил к себе, плохие люди! Они хотели схватить тебя еще на горе, чтобы передать русским полицейским. Там ты был совсем один, но они
— Заткни глотку! — орал Хомушка, которому уже нечего было терять. — Тебе все равно выпустит кишки этот поганый хан, который совсем не хан!
— Отпустите его, — сказал Техтиек, укладывая ладонь на рукоять меча. — Говори, кто ты и кем послан!
Хомушка, отпущенный полководцами, рванул нож с опояски, кошкой бросился на Паслея, но кто-то из полководцев подставил ногу, и он упал, чтобы тут же вскочить и повторить свой прыжок. Но тот же полководец жестко и зло, не соизмеряя удара, пнул Хомушку в живот. Он сразу же согнулся дугой, покатился по земле…
— Принесите огня. Здесь темно.
Дальний отсвет костров, действительно, плохо освещал поляну. Но его приказ запоздал — к ним уже бежали люди с факелами, привлеченные душераздирающими воплями Хомушки, все еще корчившегося на земле. Потом к хану Ойроту подвели Чичкана — покорного, готового говорить и плакать, валяться в ногах и ради спасения своей жизни, как и Паслей, предать всех и вся.
Но Техтиек не торопился говорить с ним, следя глазами, как корчится и катается по земле Хомушка, как мнет лицом грязь Паслей, как покорно ждет смерти Чичкан. Хомушка был для него наиболее ценной добычей, но похоже он не оправится. Такой удар разрывает кишечник и желудок, отрывает почки или печень, расплющивает мочевой пузырь. При таком ударе не выживают…
— Что с ними со всеми делать, великий хан? — спросил тот, кто ударил Хомушку в живот.
Техтиек не ответил. Он ждал, когда хотя бы немного придет в себя тот, самый главный виновник. Но Хомушка явно агонизировал: лежал, скрючившись на земле, выкатив налитые болью и ненавистью глаза, пачкая кровью, сочившейся у него изо рта, траву и собственную одежду. Тот, кто ударил его ногой в живот, знал свое дело хорошо. И теперь Техтиек обязан, вольно или невольно, думать: не с заведомой ли целью он нанес свой смертельный удар?.. Анчи знал много, Техтиек больше его, но все знал только Белый Бурхан, а может, и не он!..
— Казнить всех троих!
Чекурак и восемь его батыров, притаившихся в подлеске, ждали условного жеста Техтиека, но тот не торопился обнажать свой меч, занимаясь ханскими делами с помощью своих людей…
Еще подъезжая к поляне, Чекурак, увидев море огней, ужаснулся:
— Сколько их! Зачем тебе, Техтиек, такую прорву народа?
— Чтобы выгнать из Алтая всех русских!
— Русских? Разве они тебе мешают?
— Они всем мешают!
— А мы тебе зачем, если у тебя столько воинов?
— Алтайцы знают двух драконов — Дельбегена и того, что живет в Урумчи. Я хочу быть третьим драконом, и вы будете моими головами! Девятиглавого дракона Алтай еще не знает! — и Техтиек громко и сочно рассмеялся…
Люди с факелами осветили всю поляну, где на земле корчился человек, второй лежал плашмя у ног коня Техтиека, а третий рвался из рук держащих его воинов и что-то тихо говорил.
Потом Техтиек обнажил меч и все парни Чекурака разом нажали на курки винтовок, сбивая выстрелами всех, кто еще смел стоять перед их предводителем даже на коленях…
Новый дракон лязгнул челюстями!
Глава вторая
ПЕПЕЛ НА ВЕТРУ
Заметив поданный Ыныбасом знак, Кураган придержал коня, чтобы дать возможность трем женщинам с ребенком уйти вперед, затеряться среди деревьев — опасность возможной погони была еще слишком велика…
— У Тележихи мы должны разъехаться с тобой, кайчи, — сказал Ыныбас тихо. — Я и Чейне не имеем права подвергать тебя и твоих спутниц опасности.
Кураган кивнул. Он и раньше догадывался, что в сердце Ыныбаса была какая-то тайна, тщательно оберегаемая от всех, кроме Чейне. Но ведь она женщина-бурхан, и Кураган собственными глазами видел, как Чейне пригоршнями раздавала людям золотые монеты! Сам кайчи тоже получил от нее несколько этих больших монет: для себя, отца и тети Адымаш — жены покойного Яшканчи.
— Они вам всем пригодятся, когда Шамбала восторжествует! — сказала тогда Чейне шепотом. — А если и нет, то золото всегда в цене! Ты можешь переплавить их во что-нибудь другое и продать купцам за меха, скот, русские деньги…
— Вам есть куда уехать с Чейне, дядя Ыныбас? — спросил Кураган, с трудом воспринимая, что он попал в самое окружение богов, которых воспевал в своих песнях.
— Да, мы с Чейне уедем к ее отцу Кедубу. Его аил стоит в урочище Маймы. Но мы там не будем долго. Нам нужен свой аил.
— Урочище Маймы далеко отсюда, — вздохнул Кураган. — Путь туда трудный, и белый конь, как и белые одежды Чейне…
— Мы можем поменяться с тобой конями, Кураган. А у Шины есть запасная одежда. Чейне уже говорила с ней. К тому же, они одного роста и… — Ыныбас смутился, но тут же взял себя в руки. — Надо сделать так, чтобы мы с Чейне исчезли незаметно для твоих женщин и чтобы ты не вздумал нас искать!..
Кураган снова кивнул. Он уже устал от потерь и прощаний. Погиб Яшканчи, исчез Хертек, не удалось найти отца Шины, который ринулся на перевал, забыв о дочери…
Чего так напугался Езен? Неужели того, что, разгребая пепелище Чегата, своего знакомого, нашел под перевернутым казаном несколько монет?
Женщины сделали вид, что не заметили отлучки своих мужчин. Да и мало ли по какой нужде они могут отлучиться! Ыныбас говорил, что за ними возможна погоня русских полицейских… Вот и проверяли.
Ыныбас старался держаться ближе к Чейне, не обращая внимания на Шину. И не столько боясь выдать себя как старого знакомого, сколько поставить в неловкое положение сразу двух молодых женщин и, конечно же, Курагана, который с этой девчонки глаз не сводил… Встреча с Шиной была для Ыныбаса полной неожиданностью: девчонка храбростью не отличалась и вдруг приехала в самое пекло! Скоро он догадался, что сделало ее такой храброй.