Белый Бурхан
Шрифт:
— Да, разумеется! — смутился доктор. — Прошу сюда, в кресло. Только его и стол еще не упаковали… Что будете пить? Правда, выбор у меня невелик. Нет шартреза, перно, камю, мадеры, глинтвейна, но есть медицинский спирт и великолепный бадановый чай! Если их перемешать вместе, то легко можно получить нечто среднее между пелинашем и ромом… Разумеется, используя еще и сахар!
Маландин никак не прореагировал.
Он сидел неестественно прямо, уставившись немигающими глазами в квадратные темные пятна на выцветших обоях, где еще совсем недавно висели фотографии родственников и портреты
— Вы все-таки уезжаете, господин Гладышев?
— Да, в Томск. Если с вашей стороны не будет теперь каких-либо препон и подозрений.
— Я погорячился, господин Гладышев, приношу свои извинения. Мне ваша расписка более не нужна… Провокации типа берестянской обнаружились мною и в других смешанных селах… Вы оказались правы больше, чем я… Невозможно все раскопать до конца и потому, как это ни прискорбно, приходится только сожалеть о напрасных жертвах… Политика кнута и пряника по отношению к инородцам все более и более тяготеет к кнуту. Добром это не кончится для России!
Теперь взгляд Маландина перекочевал на груду книг, накрытых клетчатым пледом. Как бы пересчитав их, жандарм, скользнув взглядом за окно, в палисадник, где чахли мелкие, так и не удавшиеся Галине Петровне розы.
— Вы знаете, что самое трудное в нашей работе, господин доктор?
Федор Васильевич поставил графинчик на стол, пожал плечами:
— Я не знаком с работой политического сыска, господин ротмистр. Извините великодушно!
— Самое трудное в нашей работе — поставить точку! — продолжил ротмистр, не обратив внимания на реплику доктора. — У нас, в наших бумагах, этого знака никогда нет, как нет его у железнодорожных телеграфистов. И они и мы изображаем точку двумя многоточиями [198] … Я говорю, разумеется, в иносказательном смысле.
198
В азбуке Морзе знак точки передается шестью точками. (Примечания автора.)
— Я так вас и понял.
— Вот и у меня сейчас нет этой проклятой точки!
Я ничего не сделал путного в вашей деревне, и в Томске меня ждет неизбежный нагоняй от моего несентиментального начальства! Разумеется, вас, обиженных мной, это должно только радовать!..
— Я врач. И меня никогда не радует чужая боль!
Галина Петровна внесла исходящий парком самовар, водрузила его на стол, вопросительно посмотрела на мужа:
— У меня готов пирог.
— Коли готов, неси его сюда! Гостю не повредит подкрепиться перед дорогой как следует!
Маландин встал:
— Вы ждете гостей, господин доктор?
— Нет, мы никого не ждем с женой. Вы — единственный наш гость на сегодня.
— Но я не совсем гость, а в некотором роде…
— Пустяки! Присаживайтесь к столу.
Ротмистр кивком поблагодарил и полез за портсигаром, тот оказался пуст. Легкая досада перекосила его лицо, но доктор ничем не мог ему помочь. Сам он курил редко, а зелье Дельмека вряд ли устроит этого сноба, который курит, наверное, «Катык» или «Александр III» в коробках по 250 штук…
Федор Васильевич легко снял рюмку со стола, спросил:
— Так за что мы с вами выпьем, господин ротмистр?
— За бурханов, господин доктор! Они все-таки сделали свое дело растормошили эти сонные края! Их идеи и призывы упали на благодатную почву и, думаю, дадут со временем свои ядовитые всходы! Не хотел бы я быть в числе тех, кто будет собирать этот урожай…
— Что-то случилось? — насторожился Гладышев.
— Хан Ойрот сформировал армию и ведет ее к Бийску. [199]
199
Возникшие среди русского населения нелепые слухи, распространявшиеся в мае-июне, прекратились после погрома в Теренг.
Глава четвертая
ТРОПА К ЗАКАТУ
Техтиек привычно вытер одеждой очередной жертвы свой окровавленный меч и уронил его в ножны. Что-то в виде сожаления шевельнулось в его душе, но тут же заглохло, придавленное гневом: и этот подлый орус встал поперек его дороги!
Повелительным жестом он подозвал к себе затянутого в золотой шелк Чекурака:
— Парни Шалды вернулись? Что говорят? Техтиек, опасаясь засад и ловушек, теперь постоянно высылал вперед небольшие отряды, чтобы очистить тропу от чужаков, которых неожиданно много развелось за эти дни в Чергинских урманах.
Чекурак виновато потупился:
— Вернулся только один воин, великий хан. Остальные трое сбежали вместе с Шалды. Я не стал высылать за ними погоню.
Это стало бедствием его армии. Она расползалась, как старая одежда, и никакие нитки и заплаты, накладываемые на нее казнями и посулами, не могли удержать людей в повиновении. Одни из них боялись хана Ойрота, другие больше не верили никаким посланцам неба, а третьи вообще не хотели ни с кем воевать…
— Сегодня я казнил последнего, Чекурак! Теперь это будешь делать ты сам.
Чекурак покорно вздохнул. Он ничего не имел против роли палача, но его больше устраивало быть даргой личной охраны Техтиека. А бегать за теми, кто по ночам покидает привалы, сносить им головы или вешать на сучьях деревьев хорошего мало. Да и Техтиек, привыкнув не щадить чужих, вряд ли будет щадить своих. А угодить ему во всем — невыполнимо!
Подъехал одноглазый Кылыр, оскалился:
— Опять он кого-то зарубил?
— Того, что ты схватил у ручья. Но теперь он сказал, что наказывать виновных будем сами! Скажи, чтобы закопали этого…
— Вот так и нас с тобой, — сплюнул он сквозь зубы. — Шалды удрал?.. Ему хорошо, у него в Абайской степи брат живет, Акай. Тот для него все сделает!
Чекурак отозвался равнодушно:
— Кто тебя держит?
Вставив ногу в стремя, он плюхнулся в седло неуклюже и как-то неуверенно: Кылыр-лисица хитрая, он уже давно наметил себе подходящую тропу!
Он рысью догнал Техтиека, пошел чуть в стороне. Тот недовольно покосился:
— У тебя дела своего нет? Чего тащишься за хвостом?