Белый Бурхан
Шрифт:
— Церковные дела мирским властям неподвластны суть!
Но Поспелов только отмахивался:
— Сапогам наваксненным отдать все? Они-то уж себя крестами да медалями увешают! Нет уж, ваше преосвященство, излишек усердия Константином Петровичем не возбраняем, а восхваляем! Понял я его, вник… Когда ожидается приезд игумена?
— К светлому воскресению, не раньше.
— Через два дня? Что ж, героя можно и подождать!.. Ну, Никандр Попов! — покрутил архимандрит головой. — Шел-таки с одним крестом на бурханов, пуль не страшась! Упрям и зол!
— Не иначе как пьян был. — Заметил отец Макарий.
— Сие подвига не умаляет!
Вчера Поспелов присутствовал
— Приехал хан Ойрот на белом коне, — уныло говорил он, не поднимая опущенной на грудь головы, — сказал дочке Чугул, что надо закопать оружие и сжечь шаманские бубны. Еще сказал, что не надо рубить сырой лес и портить землю, нельзя дружить и родниться с русскими, держать в аилах кошек… Потом пришли бурханы, прочитали народу новые законы, наказали виновных, собрали армию для хана Ойрота, отдав людям новые деньги и отменив русские… Вдруг началась стрельба, и люди стали уходить из долины через перевал. Многих убили, а меня привезли сюда…
Попробовал задавать свои вопросы и Поспелов, но на все получал один и тот же ответ: «Не знаю, абыз. Не видел, абыз, не помню… Все говорю, как было, абыз».
Отпустив пророка, полицмейстер долго молчал, смотря виновато и обескураженно. Потом выругался.
— Это не Чалпан, — покачал головой архимандрит, — вам подсунули кого-то другого!
— У меня тоже такая думка завелась, — вздохнул Богомолов. — Настоящего Чалпанова бурханы увезли, а моим дуракам впихнули в руки какого-то пастуха!.. Я уж и под арест посадил своих оболтусов… Долдонят одно и то же: он — и баста!
Поспелов пристально посмотрел на полицмейстера:
— Сделаем вот что… У вас сыщется толмач потолковее?
— Найдем, ваше преосвященство!
Обдумав все до мелочей, Поспелов начал готовиться к серьезной борьбе, решив одним ударом покончить со всеми сомненьями. Он заранее заготовил конспект вопросов, выстроив их так, чтобы каждый пятый, седьмой и девятый повторяли четыре первых, но с других позиций. Потом серия усложнялась, снова дублировалась — и так до конца допроса, рассчитанного на несколько часов, если пророк настоящий. Если же он подставное лицо, то все выяснится в самом начале, и его придется выпустить, установив негласную слежку…
По его настоянию, Чалпана перевели в одиночную камеру, сделав в ней предварительную дезинфекцию, никого к нему не пускали, включая дочь и жену. С ними планировался отдельный разговор, когда выявится главное: подлинность пророка…
Полицмейстер сразу же выразил свое неудовольствие архимандриту, сославшись на то, что тюрьма переполнена и создавать какие-то условия для одного из узников он не намерен:
— Если вы его, ваше преосвященство, готовите для церковного суда, [205] то забирайте совсем! А для уголовного судопроизводства он хорош и со вшами!
205
Неверно. Бурханистское дело проходило как гражданское. См. послесловие.
Церковный суд (особенно после реформ 1870-х годов) давно потерял свое былое значение; ему подвергали обычно «проштрафившихся» священников К тому же, «алтайским инородцам» по-прежнему было оставлено право свободного вероисповедания. Именно потому и смог быть оправдан Чет Челпанов, что эксперту Д. А. Клеменцу удалось убедить суд в чисто религиозно-реформаторской роли этого человека.
— Это и выявит завтрашний допрос! — отрезал консисторский, а теперь уже и синодальный чиновник. — И прошу мне не указывать! Можно ведь и на вашего Плеве нажать из Синода.
Богомолов поспешил ретироваться, заверив, что сделает все возможное в его силах.
А утром следующего дня Чета Чалпана привели не в казенное и мрачное помещение тюремной канцелярии, а доставили в закрытом возке в светлую и уютную комнату духовной миссии. Сразу же на пороге с него сняли наручники, пригласили сесть и даже поставили пиалу с крепким китайским чаем, сдобренным шустовским коньяком.
Глава духовной миссии отец Макарий впервые видел легендарного мятежника так близко и теперь жадно всматривался в него, прислушивался не только к словам, но даже к шороху его одежд. Какой бы супротивной веры ни был этот человек, но он был настоящим живым святым, чуть ли не апостолом, который своими собственными глазами видел своего бога и своими собственными ушами внимал его речам!
«Мирское сейчас отлетело от него, как шелуха! — думал он с неодолимой завистью. — Он — житель неба, поддержка божественного трона! А мы уподобляемся тем судиям, что и Христа приговорили к лютой казни, и тем прокляты навеки… Господи! Не топчем ли мы в слепоте своей повторно того, кто уже был однажды распят на кресте? Что бы мы ни сделали с ним — он бессмертен в веках, как бессмертны и нетленны отныне его имя и все дела его!..»
А Поспелов был далек от умиления, он готовился к словесному бою, разложив бумаги и карандаши, давая последние строгие наставления толмачу, почти не глядя в сторону пророка.
— Переводи все дословно, Амыр! Даже ругань и оскорбления!
Толмач кивнул, не сводя глаз с лица Чета, о котором столько слышал от разных людей и которые умоляли его не причинить вреда пророку, не помогать русским убивать его!
Поспелов сел, поднял карандаш, многозначительно взглянул на толмача:
— Переводи! Чем ему понравился новый бог и почему он сразу же взял его сторону, хотя сути нового вероучения еще не знал? К нему кто-то приезжал заранее, чтобы предупредить о появлении бурханов? Если догадка моя верна, пусть назовет имя совратителя.
Вопрос сознательно распадался на два, но суть его сводилась к выяснению одного: не был ли пастух куплен кем-то? Да, как библейский Иуда, за тридцать сребреников!
Пророк внимательно выслушал толмача, переспросил у него что-то, потом перевел взгляд в глубь комнаты, где тихим голубем сидел отец Макарий. Неожиданно улыбнулся, облизнул губы, что-то быстро спросил. Толмач перевел:
— Тебя, поп, били плетями?
Поспелов удивился и посмотрел на толмача. Тот кивком подтвердил, что перевел точно.
— Плетями? Нет, не били. Да и кто посмел бы?
Выслушав ответ, Чет поднял голову, посмотрел с любопытством на фиолетовую камилавку абыза, снова улыбнулся:
— А налог с тебя за одно лето по пять раз брали?
Поспелов пожал плечами:
— Налог? Я не плачу никаких налогов!
— А дети твои умирали от голода, не научившись ходить?
— У меня нет детей!
«Что за чушь, — тупо подумал Поспелов, — и кто кого допрашивает? Я — его, или он — меня?»
Пророк погасил улыбку, по лицу его прошла гримаса. Он заговорил, едва успевая переводить дыхание, мешая толмачу и самому себе: