Белый Бурхан
Шрифт:
Ыныбас отозвался хмуро и резко:
— У меня своя жизненная дорога, у тебя — своя. Зачем тебе знать, по какой дороге я приехал и по какой дороге уеду? Я не спрашиваю тебя, в какой долине ты пас скот весной и куда собираешься кочевать с ним осенью!
Кичимкей хмыкнул и обескураженно покрутил головой:
— Злой у тебя язык, парень!
— Но он не так болтлив, как твой.
Ыныбас резко встал и, не прощаясь, вышел. Взлетел в седло и огрел коня плетью. За многое не любил людей Ыныбас. В том числе и за излишнее любопытство, от которого
Разгорался погожий день. И хотя он тревожил пастухов и скотоводов, заждавшихся дождя, его, путника, такой день вполне устраивал — сухая дорога лучше мокрой, а от зноя легко избавиться, если пустить коня во весь опор…
Вот так же торопился Ыныбас четыре луны назад на встречу с бурханами, едва прослышав, что в горах появились люди-боги, поклявшиеся самим небом принести людям Алтая счастье. А на тропу Техтиека он вышел случайно, хотя, может быть, и совсем не случайно встретился с ним: волк был на охоте. Но Ыныбас ему чем-то не понравился, и он решил пропустить его мимо, взяв конем влево. А тот вдруг спешился и сам встал на колени, торопливо обнажая плечо:
— Поставь мне свое клеймо, Техтиек! И говори слова клятвы!
— Ты, крещелый алтаец, пришел сам? — опешил тот. — Почему ты пришел сам? Тебя послали твои попы?
— Я хочу служить бурханам! Техтиек тоже оставил седло, подошел к Ыныбасу, поколебался несколько мгновений, потом приказал:
— Садись на свою кобылу и следуй за мной. Они ехали рядом, а позади их на почтительном расстоянии шли еще пять всадников. Техтиек долго хмурился, потом спросил:
— Как ты выследил меня?
— Я знал, что ты не ходишь по торным дорогам.
— Гм!.. Но я ставлю тавро бурханов только тем людям, которые нужны небу! Они должны быть молодыми, рослыми и настоящими алтайцами… Ты не подходишь ни с какой стороны! Почему же ты решил, что бурханы будут говорить с тобой, орусом?
— Я им нужен, Техтиек. А они нужны мне. Я много видел, много знаю, у меня много друзей… Одни пастухи и охотники не помогут бурханам обновить Алтай!
— Если бурханы откажутся от тебя, я вынужден буду убить тебя.
— Я пришел сам, Техтиек. И я согласен умереть, если окажусь ненужным бурханам и Алтаю!
Они подъехали к нагромождению скальных камней, долго петляли, пробираясь чуть заметными тропками, наконец, остановились. Техтиек хлопнул в ладоши, и из-за ближайшего камня вышел человек в короткой меховой куртке, подпоясанной широким поясом, и в круглой шапке с кистью. Воин преклонил колени перед грозным алыпом, даже мельком не взглянув на Ыныбаса.
— Этот человек пришел к бурханам сам. Доложи. Техтиек положил нагайку на плечо Ыныбаса и тот спешился.
— Завяжи ему глаза, Техтиек.
Той же нагайкой алып разбойников сделал знак своим верховым. Они заставили повернуться Ыныбаса лицом к камню, плотно завязали ему глаза каким-то платком, повернули несколько раз из стороны в сторону, толкнули в спину:
— Иди!
Его ввели в затхлое помещение, долго кружили по каким-то проходам, пока не остановили и не сняли повязку. Перед Ыныбасом была дощатая занозистая дверь, закрывающая какую-то каменную нору. Потом эта дверь распахнулась, и его втолкнули в помещение, напоенное ароматами трав, запахами керосина и несвежего человеческого тела. За спиной прозвучал знакомый голос воина:
— Этот человек пришел сам, бурхан.
— Хорошо. Оставьте нас одних.
Снова скрипнула дверь за спиной, и наступила тишина. Сияли большие десятилинейные керосиновые лампы, какие Ыныбас видел в русских избах и в кельях монастыря. Посреди квадратной комнаты стоял большой деревянный топчан, заваленный бумагами и газетами. За ним сидел на обрезке дерева, похожего на пень, худощавый человек в белых одеждах и с тюрбаном на голове, отложивший перо и теперь пристально разглядывавший гостя.
— Я слушаю тебя.
Бурхан хорошо говорил по-теленгитски, но теленгитом не был. Это Ыныбас определил сразу по излишней правильности его речи, которая всегда выдает тех, кто учился чужому языку слишком усидчиво и аккуратно. Так же говорил по-русски и сам Ыныбас. И эту особенность его правильной речи легко замечали настоящие русские, беззлобно подсмеивавшиеся над ним.
— Я долго жил среди русских, бурхан. Выучился их языку и грамоте. Знаком с основами христианства. У меня много друзей и знакомых в горах, селах и городах. И не только среди алтайцев, но и среди русских, включая духовенство. А в городах я знаком с интеллигенцией…
— Здесь только один город — Бийск. — Я был и в Томске, бурхан.
Человек в тюрбане поднялся, протянул Ыныбасу чашку б каким-то зеленоватым напитком, похожим на чай. Гость неуверенно принял чашу, пригубил ее, поставил на край стола-топчана.
— Нам сейчас полезны любые люди. Тем более те из них, что идут к нам осознанно. Что же привело к нам вас? Только слухи?
— Я хочу служить своему народу, бурхан. Он — хороший и добрый, мой народ, доверчивый и честный, но он плутает во мраке невежества и предрассудков. Сам по себе он выйти из этого состояния пока не может, а русские, невзирая на все их заверения, совсем не заинтересованы в его скором окультуривании… Я верю, что вы, бурханы, пришли помочь ему, поэтому я решил помочь вам! Я — честен и буду делать любую работу, которую вы мне поручите, хорошо.
Человек в тюрбане смутился, но тут же взял себя в руки:
— Вы думаете о нас лучше, чем мы есть.
— Я смотрю на вас глазами настоящего алтайца, которому не за что обижаться на небо. Оно никогда не приносило ему зла.
— Да, вы не лжете. Вы не подосланы, вы действительно пришли сами. Но вы пришли за своей мечтой и своей целью. Они могут не совпасть с нашей целью и мечтой!
— У меня нет иного пути, бурхан. Другие пути мною уже пройдены, и они не принесли мне удовлетворения!