Белый Бурхан
Шрифт:
— Лопата есть? — спросил Яшканчи. — В земле хоронить будем.
— Нет лопаты, — невозмутимо отозвался Торкош, — ничего у меня теперь нет, на старом становище все оставил…
По скулам Яшканчи прошлись желваки. Торкош был не только нищ, но и подл — перекочевывая сюда, он бросил все, что могло еще пригодиться в хозяйстве! А может, продал и проараковал?
— Топор есть, — сказала Адымаш глухо, — я видела.
— Принеси.
Топор был старый, выщербленный и тупой. Таким не работать по дереву, а только колья забивать его обухом! По глупой башке хватить бы Торкоша таким топором! Совсем дурак…
— Я поеду,
Когда-то, возможно, Торкош набедокурил и сильно перепугался. А потом и обозленный на его скупость или насмешку кам предсказал Торкошу и его семье неминуемую гибель в конце лета… Такое случалось. И случалось, что приговоренный камом человек, действительно, умирал… Правда, далеко не каждого кам может погубить своим черным пророчеством — его зловещие силы действуют только на тех, кто сломлен судьбой, истерзан бедами и несчастьями. Такого человека, как Торкош, сейчас мог бы приговорить к смерти даже кам Учур!..
Доехал до своей юрты Яшканчи скорее, чем думал. Конь, изучивший за эти дни яйлю вдоль и поперек, сам выбрал кратчайший путь. Спешившись, хозяин не сразу вошел в юрту — присел на камень, что приволок прошлым вечером сюда от ручья для домашних нужд. Выкурил трубку, крепко потер лоб, хотя раньше такой привычки не имел, но замечал ее у отца.
«Совсем дурак! — думал он о Торкоше. — Ведь и смерть в горах — личное дело каждого алтайца! На кого надеялся? Не мог же знать, что в его долину кто-то приедет!»
Помочь Торкошу теперь можно только одним — купить весь его скот и скарб, дать коня и отправить в долину к русским, где он сможет найти хоть какую-то работу для себя.
Небольшие сбережения на черный день у Яшканчи были. И он не уверен, что этот черный день для него уже наступил. Но он наступил для Торкоша. Его сейчас и не надо подталкивать к могиле жены, сам в нее упадет. Только оставь открытой, не зарывай…
— Что же мне делать? О, кудай…
Условия Яшканчи Торкош принял охотно, запросив сверх десяти бумажных рублей и коня еще и старую шубу.
И вот теперь, обряженный в нее, перехваченный синей опояской, на которой висели ремешки с медными бляшками, он гордо держал коня в поводу и выглядел почти счастливым. Ему предстоял путь к русским, путь в батраки, но он радовался, что освободился от всего разом — от больной жены, потухшего очага, осточертевшего скота. Он был уверен, что ловко обставил своего соседа, отдав ему то, что все равно бы бросил, получив взамен коня и шубу, шапку и десять рублей деньгами.
Торкош не понимал всей глубины своего падения и всей безвыходности своего положения. Деньги он сразу же пропьет, кабатчику отдаст коня и шубу, станет жить хуже бродячей собаки, перебираясь из одного чужого двора в другой. Да и не уживется он с русскими — они не переносят табачного дыма, не любят пьяниц и лежебок… Плохо придется Торкошу. Ох как плохо ему придется!
Торкош охотно опорожнил чашку араки, кивком поблагодарив жену Яшканчи за дорожный припас, приготовленный на скорую руку. Яшканчи предложил проводить его до ручья, но Торкош отказался:
— Сам дорогу знаю.
Они долго провожали его взглядом, пока он не слился с серой тропой…
— Завтра передвинемся с юртой к горам, — сказал Яшканчи. — Овцы съели весь корм, не считая клина Торкоша. Но пока я туда своих овец не поведу: Торкош может передумать и вернуться!
Яшканчи и сам не верил тому, что говорил: такие, как Торкош, никогда не возвращаются! А если теряют, то непременно все…
День уже кончался. Блекло небо, гасла позолота на теле гор, ленивые сумерки крались из кустов.
Завтра долина снова опустеет и останется только один нелепый аил Торкоша — приют для богатырей и бродяг. Но чаще в бывшем жилище человека будет гостить непогода, заливая дождем золу, холодные угли и насыпая сугроб снега там, где когда-то пылал негасимый семейный очаг.
Яшканчи добрался до отары, ведя коня в поводу — ничего нет труднее, как ехать в гору: и себя мучаешь, и коня, который, чтобы не опрокинуть всадника, вынужден держать передние ноги полусогнутыми. Когда Яшканчи опустил повод, конь неуверенно двинулся на правую сторону пастбища, остановился, подрагивая телом — не было знакомых запахов овец, а, значит, трава здесь для него может быть и запретной.
А к отцу во весь опор летел Кайонок, и правда, как зайчик! [134] Остановился, задрал голову.
— Ты чего испугался? — спросил Яшканчи без улыбки.
Мальчишка боязливо покосился на темную гриву леса:
— Там кто-то все время кашляет…
— Бурундук кашляет, — улыбнулся Яшканчи, дождь обещает.
Он уже знал, что дождь будет. Если не ночью, то утром. И многие приметы, вчера еще молчавшие, говорили об этом: к вечеру стало теплее, чем было с утра, дым от очага пошел, вывалившись из дымохода, книзу, красная заря зажглась на вершинах сопок, одуванчики сжали свои полупрозрачные шары… А вот и бурундук подал долгожданный голос! Может, и не надо теперь никуда кочевать?
134
Имя мальчика переводится как «Зайчик». (Примечания автора.)
Овцы толпились у самой осыпи и жалобно блеяли. Чувствуя их тревогу, беспокоилась собака. Баран-вожак стоял на камне и вопросительно смотрел на появившегося хозяина — травы больше не было, а мох и заячью капусту овцы не едят. Яшканчи ковырнул носком сапога землю: высохла совсем, а местами даже растрескалась и стала похожей на старческое лицо в морщинах.
— Давно кричат овцы? — спросил Яшканчи у сына.
— Они у меня всегда кричат, — потупился тот, — ме да ме…
— Не пастух ты, — вздохнул Яшканчи, — не алтаец! Баран-вожак топтался на своем пятачке, поглядывая с вожделением на зеленый кусок яйлю, но не решаясь нарушить неписаный закон пастбища — увести овец на чужую траву. Овцы кольцами толпились за ним, повторяя все движения барана-вожака.
— Как бы ягнят не подавили! — забеспокоился Яшканчи.
Овец соседа-неудачника он еще утром прибил к своей отаре. Но и сейчас они еще держатся особняком, недоверчиво потягивая ноздрями воздух и повернув головы в сторону аила их бывшего хозяина. Ничего, дня через три-четыре привыкнут!
Приковылял Дьедер, лег у ног Яшканчи, вывалив лиловый язык, с которого струилась тоненькая ниточка слюны. И ему жарко. Всем сейчас жарко и плохо, хотя дневное пекло и пошло на убыль, уступив место духоте…