Белый Бурхан
Шрифт:
Куулар Сарыг-оол пристально смотрел в глаза Техтиеку и презрительно кривил губы. Глупо завоевывать страны и миры с помощью огня и крови. Много проще это делать с помощью слова. И он, Белый Бурхан, уже доказал это, не сделав ни одного выстрела!.. Если Техтиек - хан Ойрот, он обязан сам найти выход из той ловушки, в которую загнал себя сам!
– Ты хотел свободы? Ты ее получил. Ты хочешь много золота? Сегодня ты его получишь. Ты хочешь иметь собственную страну? Вчера я тебе отдал Шамбалу!.. Что же ты еще хочешь, хан
Техтиек внутренне вздрогнул. Вот он, тот смертельный удар, который он судорожно ждал все эти дни! Белый Бурхан просто выбрасывает его людям, которые могут и прославить своего вождя, и растерзать его... Он отказывает отныне ему в своем покровительстве и руководстве! Иди куда хочешь, хан Ойрот! Иди и правь своим Алтаем, как можешь и как умеешь!
А если он не знает, куда ему идти, и не знает, как ему управлять страной?
Он понял, что Белый Бурхан превратил его в нового Когутэя из легенды*, бессмысленно и бесполезно бродящего по небу. Только на него боги его не пустили - его участь бродить отныне по горам!
* Техтиек вспоминает охотника из сказки, погнавшегося за священными маралами, которые увели его на небо
Странная смерть Яшканчи насторожила Хертека и вызвала беспокойство у бурханов, обнаружив людей, которым не нравилось то, что происходило в долине. Кто эти люди, как они проникли в священную долину вооруженными и кто их послал в Терен-Кообы?
Русские не могли пройти! Все они были остановлены на тропах, и каждый из них получил свое. Значит, убийцы Яшканчи - алтайцы? Что это - сведение старых счетов? Но у Яшканчи не было и не могло быть врагов! Вывод напрашивался один - в долине действуют враги бурханов. А это уже много опаснее... Сегодня их жертвой пал Яшканчи, завтра ею могут стать Дельмек или Ыныбас, послезавтра - Чет Чалпан и Чугул...
Хертек опустился на камень, возле которого был найден мертвый пастух. Трава была вытоптана, а рядом с камнем примята, и на ней виднелись капли крови. Яшканчи переползти на это место не мог - он умер сразу, убитый ножом в печень. Значит, тут лежал кто-то еще? Раненый, но не убитый, если исчез... Уполз или его унесли?
Надо поговорить со всеми - Дельмеком, Ыныбасом, Чегатом, Чалпаном, парнями Кара Таина и Уйбалы,, Кураганом и другими кайчи. Кто-то из них видел убийц, встречался с ними, знал в лицо!
Кто-то присел рядом. Хертек скосил глаза: Кураган.
– Как же так, кайчи? Почему ты не уберег друга своего отца? Ведь ты был рядом в ту ночь!
– Я пел песни людям, Хертек...
Голос был прерывистым, и старый воин резко повернулся к парню. Кураган плакал, не скрывая слез и не стыдясь своей слабости. Хертек поморщился и порывисто встал:
– Прекрати! Яшканчи не надо оплакивать, за него надо мстить!
– Я не могу, Хертек, - покачал парень головой.
– Слезы сами текут из глаз... Он был так добр ко мне!
Хертек скрипнул зубами, сел в седло. Как бы ни было велико горе, мужчина не имеет права раскисать! Он должен ненавидеть и мстить! Мстить и ненавидеть!
Монашеский отряд отца Никандра шел горными тропами, стараясь не терять из виду охотников-проводников, которых нанял на три дня игумен. Они уверенно шли по тропе к истокам Аксаазкана и Кадрина. Но потом, оставив их на высокой тропе, спустятся вниз, и на правый берег Катуни монахам придется выходить самим... Этот путь намного сокращал дорогу и время, но грозил измотать до изнеможения.
Первый же перевал Таныс, а потом и Чакрык показали игумену, кто из них чего стоит - монахи шли тяжело, пыхтя и отдуваясь даже на небольших подъемах, а охотники и с ноги не сбивались, и самокрутки смолили, и байками пробавлялись в дорожной скуке...
Хорошие ходоки всегда презирают тех, кто не умеет легко и весело одолевать петли троп, независимо от того, где они вьются - по горам, снегам или лесу. И потому охотники не скупились на насмешки - сначала беззлобные, а потом и раздраженные, злые.
На первом же привале, строго оглядев иноков, игумен сказал с осуждением:
– Разъелись? Отяжелели? Так дело не пойдет... Ежли вы и дальше будете тащиться этаким манером, то мы сегодня и до Самуралу не дойдем, а в самую долину Теренг только к троице и поспеем!
– Дорога шибко чижолая!-вздохнул один из монахов.
– Наказанье господне, а не дорога!
– А тута ишшо ружье проклятущее, - поддержал его другой.
– Лупит и лупит прикладом по заднице! Спасу
уже нет...
"Да уж воинство!
– подумал отец Никандр.-С таким святым воинством хорошо только братскую трапезу править, а не врагов православия бить!"
Он спустился к проводникам, пристроившимся со своим костерком под скальным навесом, спросил, отводя глаза:
– Сколько мы одолели с утра-то?
– Поднимемся на Чакрык, игумен, десяток верст с дороги скинем!
– А всего сколько идти?
– Сорок две версты с хорошим гаком... Игумен вернулся к своим инокам, грозно притопнул ногой:
– А ну, поднимайтесь!
Монахи, кряхтя и постанывая, хватаясь попеременно то за поясницу, то за онемевшие икры ног, начали вставать с продавленных до воды подушек мха. Охотники-проводники, загасив свой костерок, сразу же ушли вперед, поджидал своих ведомых только на сомнительных изломах тропы... Скорее бы к Самуралу их притащить да загнать в воду!
Нет, надо было все-таки идти старой дорогой, натоптанной...
Хриплый рык послышался за спиной отца Никандра, и он недоуменно обернулся. Ничего не случилось: монахи хором пели псалом Давида.