Белый Бурхан
Шрифт:
– Лама?
Теперь кивнул Бабый.
Старик вздохнул и ушел в глубь избы, но скоро вышел, неся за ручки медный пузатый самовар с надетым на трубу русским солдатским сапогом. Раздул, заглянул под крышку, снова ушел.
Разговорились уже за чаем Жена Намжила (так звали старика) Дулма умерла прошлой осенью. Зашиблась, упав с коня. Двое его сыновей - Галсан и Ногон ушли с отарами в горы. Остался Намжил один и умереть собрался к зиме:
– Домой уйду, к Дулме. Любил я ее... Э-э, да что я тебе говорю такое! махнул он рукой.
– Ты же - лама! Для тебя семья и женщина - дела земные, грязные!
Бабый смутился:
– Куда идешь, лама?
– В "Эрдэнэ-дзу", на Орхоне.
– Своими ногами?
– удивился старик.
– Я - лама. У меня ничего нет. Старик вздохнул и снова начал набивать трубку. Но раскуривать не стал, думал.
– Далеко идешь, лама. Не дойдешь, однако. Бабый промолчал говорить о незавершенном - грех, а поддакнуть старику - попросить коня. Лама же никогда ничего не просит. Он берет только то, что дают ему люди сами
– Я тебе дам коня, лама. И седло дам. А ты за это помяни мою Дулму в своей молитве. И меня помяни Потом, зимой.
Странно подействовал Намжил на Бабыя - он как бы залил своим спокойствием тот костер в груди ламы, который все время чадил, не в силах вспыхнуть убежденностью умершего на его руках сричжанге Мунко, переложившего на его плечи свой незримый, но страшно тяжелый груз. Намжил же разом ответил на тысячи вопросов, что терзали Бабыя:
– Человек должен сделать в этой жизни то, что ему предопределено небом, дающим ему жизнь в долг. Я вырастил сыновей, и я знал любовь женщины. Мое дело на земле сделано. И мне пора уходить, чтобы освободить
место для других...
Выходит, каждый живущий должен сделать свое главное дело и только тогда уходить? Потому тяжело и умирал сада Мунко, что не довел до конца своего главного дела? Значит, жизнь - это дело, которое надо довести до конца?
Бабый прочел много книг. Прочел бы и "Ганджур", если бы ему не помешала смерть старика. Все книги говорили о главном по-своему: поддерживай тот огонь, который хранит чистоту разума. Он - свят. Огонь, который поддерживает жизнь, - не святой огонь, потому, что жизнь - мучение, а от мучений надо избавляться решительно! Одно с другим не вязалось: чтобы мыслить, надо жить, а жить нельзя, поскольку все земное мешает разуму... И если все время топтать жизнь, то она погаснет, а вместе с ней погаснет и разум! Чего же хочет небо? Какой чистоты оно ищет в земной грязи?
Жизнь - это огонь. Разум - тоже огонь. Сложенные вместе они дают узор креста. Знак Идама1 - тоже крест, изломанные концы которого символизируют молнии земли и неба. Значит, жизнь - земной огонь, а разум - огонь небесный?
Знаки этих молний заключены в круг. А круг - это знак нирваны, обод которого - сансара. Разрушая сансару - уничтожаешь нирвану, хранящую в себе земные и небесные огни... И, значит, нет противоречия в книгах?
Бабый придержал коня, заметив, как сверкнула на горизонте серая лента реки. Неужели - Орхон?! Через Селенгу он перебрался два дня назад... Да, на коне и земля становится маленькой!
Он спешился, провел ладонью по упругой шее коня. Интересно, кем он был в человеческой жизни? Ламой, купцом, пастухом? Своих перерождений никто не помнит и не знает. Их помнил и знал только один Будда!
Бабый повел коня в поводу. Там, на берегу Орхона, можно будет додумать остальное...
Название секты "Белик-сайсана", в которую вступил Бабый сорок лун назад, переводилось как "Мудрость прекрасна". Народ в секте был пестрый, и скоро она распалась: ее члены не разделяли многих положений ортодоксальной философии, выискивали контраргументы в старых книгах, пытались спорить со столпами буддизма и ламаизма И хотя их удары нередко были очень сильны, они не сумели понять друг друга: каждый считал себя мудрее других, у каждого были свои ссылки на авторитеты Но Бабый научился в секте главному, искать и находить истину, как бы далеко и глубоко она ни была запрятана!
Вот и Орхон. Самая большая и прекрасная река Монголии Ее берега заставлены дацанами и дуганами, дворцами и лачугами, в ее воды опускают ладони самые высокие ламы и разбойники, ею питаются леса и травы, растущие по берегам, ее воспевают поэты... Но она не знает об этом! Значит, и жить надо, как река: делать добро всему живому, но не знать и не помнить об этом! Мудрый пастух понял это раньше, чем многие мудрецы, чем он сам - лама и доромба.. Разве не обидно?
Старики говорили Бабыю, что Урга стоит на том месте, где когда-то пас свои стада пастух Номхон и где коптила небо его дырявая юрта. Очень может быть! На монгольской земле, как и на всякой другой, нет такого места, где когда-то не стояла чья-то юрта, где когда-то не горел чей-то костер, не кричала женщина, создавая живой огонь человеческой жизни... И, если собрать воедино огни, которые когда-либо горели на земле, они давным-давно бы сожгли небо!
Завтра Бабый должен постучать в ворота знаменитого монастыря "Эрдэнэ-дзу". А пока надо подумать о ночлеге и о чашке горячего, зеленого, соленого, с бараньим жиром или коровьим маслом чая, снимающего усталость и возвращающего ясный ум.
Но Урга - большой город А город любит деньги. Денег же у Бабыя давно нет; похороны Мунко и расходы на тризну очистили кошельки у всех - у Бабыя, Чампы, Цэрэниша с Должид. Даже их сосед - Цыбен Догдомэ, уходя в очередное странствование погонщиком верблюдов, выложил все, что накопил за провод двух караванов на Кукунор... Продать бусы дзи, что ему подарил Чампа? А может, продать коня - подарок старика Намжила?
Урга - это палка с ременной петлей, которой ловят лошадей. Издевательское название столичному городу большой страны придумал кто-то неспроста, с намеком2! Без денег в Урге даже лама высшей степени святости не проживет. не о карме думают горожане, а о собственной мошне! Хотя и оберегают их карму мировые святыни, а мошной трясет только торговая пристройка к скопищу дацанов и храмов - Маймачен... Самый знаменитый базар на всю страну!
У крайнего глинобитного домика Бабый спешился, постучал в щелястую дощатую дверь. Не дождавшись ответа, вошел. В дальнем углу в куче тряпья кто-то застонал, закашлялся, попросил пить. Бабый нащупал фляжку у пояса
и шагнул в полумрак.
Это была девушка лет пятнадцати. Волосы у нее скатались в кошму, синее с блеклой вышивкой дэли, с единственной пуговицей-застежкой на правом плече, разорвано, испачкано кровью и рвотой, сбито к самому пупку, оголены низ живота и тонкие беспомощные колени. Судя по всему, девушку не только многократно насиловали, но и пытали - все тело в порезах, укусах, ссадинах...
Бабый вынул пробку из фляжки, взболтнул ее содержимое, осторожно раздвинул горлышком зубы девушки, влил несколько капель чудодейственного настоя из трав. Та жадно сглотнула, открыла глаза, в которых все еще