Белый Бурхан
Шрифт:
Тихо и ровно рокотал бубен, медленно и вяло дергался кам вокруг огня, не кричал, а что-то бормотал себе под нос. Таким камланием не то что духов, а и муху было испугать невозможно! И как мог позвать его Яшканчи?
Неожиданно Учур споткнулся и упал, как подкошенный, отбросив бубен. Хотел подняться и не смог. Адучи поник головой.
Младший сын Яшканчи скользнул к недвижно лежащему каму, потрогал его, потом поднял бубен, закружился, размахивая им и что-то горланя, явно передразнивая кама. И хотя этого нельзя было делать, никто не остановил мальчишку - смотрели,
– Какой он кам? Пусть тут и валяется... Лишь к полночи приехал Яшканчи с гостями. Увидев виноватые глаза жены, спросил у отца сухо:
– Камлал хоть?
Адучи нехотя кивнул, чтобы не позорить сына перед его друзьями. Яшканчи нагнулся, поднял бубен, чтобы положить на шубу кама, снова посмотрел на отца:
– Ты не обидел его, не отругал?
– Я - нет. Он нас всех обидел, сын...
И тут же поспешно заткнул рот трубкой: при каме нельзя говорить плохое о нем, если даже тот спит. Проснется - духи перескажут ему весь разговор, а кам отомстит жестоко.
– Ладно, отец. Завтра я с ним сам поговорю! Яшканчи все понял сам: Учур напился до камлания, а не потом. И виноват в этом не только отец, но и Адымаш тоже. Дорого им всем обойдется теперь эта щедрость! Но что с женщины возьмешь и как упрекнешь отца? Хоть бы к утру протрезвился...
Горестно вздохнув, Яшканчи направился к аилу сына. Наткнулся на Учура, лежащего навзничь прямо у входа, еле сдержался, чтобы не пнуть. Тот, будто почувствовав тяжелый взгляд пастуха, пробормотал что-то, сел, но снова повалился наземь...
Яшканчи опустился на корточки в изголовье у сына, положил ладонь на пылающий лоб. Шонкор открыл глаза, спросил слабым голосом, но довольно ясно:
– Луна светит, отец?
– Светит луна, сын. И звезды светят...
– Покажи их мне, отец!
Яшканчи легко поднял изболевшее тело сына, вынес из аила, положил его на теплую траву, выпрямился:
– Ты слышал камлание?
– Да, отец. Я слышал, как духи воды говорили с камом. Мне стало хорошо, и я уснул.
Оттаяло сердце у Яшканчи на Учура. Значит, кам сделал свое дело как надо? За что же обижен на него старый Адучи? Только за то, что Учур пьяница, а отец не любит пьяниц?
– Звезда упала. Куда она упала, отец?
– Я не видел.
Шонкор слабо засмеялся:
– Это потому, что ты все время смотришь на меня и плачешь.
– Я не плачу. Дым от очага попадает в глаза.
– Мне хорошо. Накрой меня своей шубой, отец... Он сразу же уснул, и Яшканчи прикорнул рядом с ним. Трудная жизнь у всех на земле. И у камов она не легче: им надо говорить с духами, приказывать им, а потом духи сами терзают своих повелителей, не дают им спокойно спать. Как Учуру, который что-то бормочет, вскрикивает, куда-то порывается бежать...
Яшканчи разбудил Мендеш, тронув его за плечо. Он поднялся и тотчас с тревогой посмотрел на сына: Шонкор спал, тихо постанывая. И сердце Яшканчи снова сдавила ледяная рука страха за него: неужели все напрасно, неужели все хлопоты и тревоги впустую?
– Скоро светать будет, - сказал Мендеш шепотом.
– Надо приготовить все заранее, чтобы не торопить и не сердить кама.
– Сабалдая надо позвать, он все знает.
– Сабалдай и Суркаш нас уже ждут, Яшканчи. Жертвенное место они выбрали еще ночью при свете полной луны, когда ехали к становищу. И каурого жеребца пригнали из табуна сыновья Сабалдая. Конечно, вороной конь был бы лучше, но где его возьмешь? Они же не зайсаны, чтобы держать специально отобранных жертвенных коней на случай беды или смуты!
Теперь надо вырубить два жертвенных кола и вогнать их в землю, соорудить священную лестницу - таилгу и токпиш. К левому колу потом привяжут жертвенного коня, а к правому - куст вереска. Тогда только можно будить кама и звать остальных людей...
Золотая огненная полоска встала позади гор, сделав их вершины черными и четкими. Времени было мало и, пожалуй, Мендеш поздно разбудил Яшканчи: три трубки не успеешь выкурить, как встанет солнце. А при свете солнца кам не станет беспокоить Эрлика - не любит злой и могучий бог света!
Яшканчи взял топор, лежащий на пороге опустевшего аила, зевнул, потому что был его сон короче мизинца младенца, хотел сдернуть шубу со спящего сына, но передумал: если хорошо работать топором, то и в полуистлевшей рубахе холодно не будет. Но его опять опередили сыновья Сабалдая, успевшие не только срубить березки внизу, у ручья, но и затесать их. Теперь они ждали только старших, которые, по обычаю, должны были своими руками забить
их в землю.
– Поднимай людей, Яшканчи, - сказал Мендеш.
– Мы тут сами управимся. И кама буди, хватит ему дрыхнуть, бесстыжему!
Яшканчи испуганно поднес ладонь ко рту: зря так плохо сказал Мендещ про кама! Не будет толку от молитвы Учура, если ругать его на рассвете, когда у всех духов уши
настороже!
Он нырнул в юрту, нащупал теплое плечо Адымаш.
– Буди женщин, жена.
И пошел к каму.
Учур лежал на спине, раскинув руки, и от его храпа летела зола из почти погасшего очага, где на треножнике остывал котел с чаем. Яшканчи бросил несколько хворостин на угли, они вяло задымили. Наверное, что-то попало каму в нос, он оглушительно чихнул и проснулся, продирая запечатанные недавним сном красные глаза. Увидев Яшканчи, вздохнул, начал подниматься с земли, упираясь руками в землю.
– Пора... Все готово.
– Березы без ломаных сучьев? Надо бы самому посмотреть!
– Я уже посмотрел. Старики выбирали. Знают. Кам крякнул, зашагал к юрте. Здесь вожделенно посмотрел на тажуур, стоящий возле тепши, забыв, что сам опустошил его еще вчера. Отыскав глазами шубу и бубен, начал облачаться.
Яшканчи, вошедший следом за камом, достал из-под орына связку веревок, перекинул через руку, вышел. Замешкавшийся со своей громыхающей шубой кам немедленно потребовал у Адымаш араки: