Белый человек
Шрифт:
Пейл улыбнулся, пряча разочарование в опущенных уголках губ.
– И вы пришли ко мне. Потому что я белый. Потому что я не такой, как все.
Староста всхлипнул, вдруг резко дернулся и выхватил пистолет из рук Руслана, но не удержал, и тяжелая железка с глухим стуком упала в траву. Вера вскрикнула.
Григорий закопался в траве, пытаясь нащупать пистолет.
– Гриш, ты чего? – Руслан участливо потрогал его за плечо. – Не кипятись.
– Отвали, – взревел староста, резко выпрямился, оттолкнул городового и наставил пистолет на Пейла.
– Гриш, нельзя же так, без суда, без следствия… – забормотал Руслан.
– Я знаю, это он, – прорычал Григорий; его рука тряслась, и пистолет ходил в ней ходуном. – Я знаю, что это ты, сукин сын!
Пейл поднял руки. Он перестал улыбаться. Он нахмурил брови и смотрел на старосту, как смотрят на бешеную собаку.
– Это ты! Ты! Это ведь ты! – вопил староста, по щекам текли слезы.
Пейл невесело улыбнулся и покачал головой.
Староста нажал на курок.
Осечка.
На Приют свалилась чудовищная тишина. Наверное, выстрел не произвел бы тот эффект, какой произвела осечка. Все оценили намерение.
Староста разразился отборной бранью. Он снова и снова нажимал на курок, но пистолет давал осечку – пришел в негодность от долгих лет бездействия?
– Осел, – бросил Григорий городовому, – ты случайно не забыл его заря…
Произошло неожиданное: пистолет взорвался в руках старосты. Рука и зажатый в ней некогда смертоносный кусок железа с громким хлопком исчезли в яркой вспышке – будто родилось и умерло маленькое солнце. Черно-красными кометами полетели в стороны куски железа и обугленная плоть. Люди отпрянули, и никто не пострадал. Староста закричал от боли и, баюкая изувеченную беспалую кисть, упал на колени. Руслан склонился над ним:
– Доктора, вашу мать! Где этот гребаный Анатоль, когда он так нужен?
– Что здесь творится? – за спиной Пейла возник высокий женский силуэт. Внимание напуганной толпы переключилось на новое лицо.
Пейл встретился взглядом с Верой и смущенно улыбнулся.
Сердце Веры, до этого скакавшее сумасшедшим галопом, споткнулось и разбилось вдребезги.
Снежана, помощница доктора Анатоля, выпорхнула из-за спины Пейла. На ней был только легкий халатик, едва прикрывающий ее длинные ноги. Все мужчины впились в нее взглядами, а на лицах их жен дружно образовалась гримаса возмущенного осуждения. Только Вера повернулась к собранию спиной и побрела прочь. Ее мать сделала шаг вслед за дочерью, но осталась, решила досмотреть представление до конца.
Снежана деловито растолкала собравшихся, настойчивым жестом отстранила Руслана и склонилась над пострадавшим. Григорий уже перестал материться и только бессмысленно вращал глазами и стонал. Снежана ловким движением оторвала полоску ткани от края халата.
– Снежана, ты чего это?.. – прошипел Руслан, но та только резко отмахнулась от старика.
– Пусть кто-нибудь подвезет телегу. Ну, кому не жалко? – сказала она властным голосом. Кто-то из мужиков откликнулся.
– Вот, давай, тащи ее сюда, – сказал Руслан. – Все остальные – расходимся, нечего больше здесь смотреть! Давайте, идите! – замахал он руками на толпу.
– А мне можно идти? – спросил Пейл насмешливо.
– Я с тобой еще не закончил, – прошипел Руслан. – Ты пойдешь со мной на допрос.
– Ну можно мне хотя бы одеться? – спросил Пейл, вызывающе улыбаясь.
– Стой! Кому говорят! – но Пейл уже скрылся в доме. – Вот черт!
Через некоторое время Пейл появился в привычной одежде – широких белых штанах и белой рубахе. Он подошел к Снежане, хлопочущей над покалеченным старостой. Снежана держала Григория за руку и успокаивала, как ребенка. Тут как раз добрый человек подогнал свою телегу. Конь беспокоился, фырчал, топал и водил глазом.
– Дай помогу, – сказал Пейл Руслану, который помогал старосте встать на ноги.
Тот чертыхнулся, но мешать не стал. Григорий пронзительно посмотрел на Пейла, но потом боль взяла свое и глаза старика опустели. Старосту уложили в телегу, Пейл, Руслан и Снежана уселись рядом с раненым. Мужик щелкнул кнутом, поехали к доктору.
Люди начали нехотя разбредаться: кто по домам, кто по своим делам. Но разговоров хватит теперь на несколько недель. Давно в Приюте не происходило такого. Если когда-нибудь вообще происходило. Дочку старосты никто не любил, потому что многие семьи пострадали от нее. От Пейла всем была только польза, но его все равно не любили. Спроси у кого-нибудь почему – замялся бы, отвел глаза и пробормотал: «Ну, он просто… ну он какой-то… Улыбка у него недобрая. Не доверяю я ему».
II. Small talk
Когда остаешься наедине с другими людьми и не имеешь возможности уйти – чаще всего, потому что вы вместе чего-то или кого-то ждете – испытываешь чувство неловкости, и чем дальше, тем хуже. Надо о чем-то заговорить, потому что тишина становится нестерпимой, но говорить не хочется, потому что боишься сморозить глупость. И, раздираемый противоречиями, необходимостью и желанием, кто-то (потому что мучаются оба) наконец произносит: «Ну и погодка сегодня!» или «Ну сколько можно ждать? Это же ужас!» – или просто компромиссно (читай: трусливо) вздыхает и косится на другого, но это ни к чему не приводит и только оттягивает тот момент, когда нужно будет заговорить. Банальность произнесена, и второй участник получает превосходство: мяч на его стороне, его ход, карты у него в руках – выбирай любую метафору, которая тебе нравится, – но, сконфуженный, тот произносит нечто односложное; диалог не получился и все возвращается к тому, с чего началось. Из этого можно сделать простой вывод: общество, необходимость общения, язык – навязанная, противоестественная, чуждая человеку вещь, если каждый раз приходится преодолевать себя. Люди – хищники, и хищники всеядные. Это значит, что тот, другой, – это жертва. И эта неловкость перед ничего не значащей беседой – чувство вины, потому что общение с жертвой делает несостоявшееся убийство слишком личным.
Доктор Анатоль уже осмотрел тело и теперь сидел в своем инвалидном кресле на берегу реки и ждал, когда придет староста. Увечье не помешало доктору вынести вердикт. Большую часть жизни он прожил калекой и привык обходиться тем, что осталось – и очень ловко. Конечно, если бы не помощь Снежаны, дела делались бы медленнее, но делались бы все равно – доктор был не из тех, кто пасует перед трудностями. Но то, что он увидел на берегу реки, куда Данила привез его, в каком-то смысле его разочаровало. Он ожидал, что столкнется с чем-то завораживающе ужасным: рваные раны, причудливые порезы, оторванные конечности, но все, что он увидел – тело мертвой девушки. Красивой мертвой девушки, надо признать. Девушку задушили, на что указывали характерные отметины на шее. В удивительные волосы цвета красного золота набился речной песок, рядом с затылком на песке было несколько неглубоких вмятин – девушка пыталась сопротивляться и билась головой о землю. На ней не было одежды. Одежда лежала недалеко: небрежно сброшенная, но не порванная. Девушка разделась сама, потом у нее был секс с убийцей, и в процессе он ее удушил.
Лилия в Приюте играла роль местного суккуба. Красивая и доступная – о ней мечтали все. И все, кто проявлял должное рвение и настойчивость, получали свое. Женщины ее терпеть не могли, но это только разжигало ее затянувшийся подростковый бунт, а мужчины – преследовали, как кобели, учуявшие текущую сучку. Интересно, кому она так вскружила голову, что он не смог ее больше ни с кем делить? Данила сказал Анатолю, что староста пошел разбираться к Пейлу. Доктор отмахнулся от этой мысли: Пейл, конечно, человек странный, но вокруг него – такие женщины, в сравнении с которыми бедная маленькая шлюшка выглядит очень бледно. «Бледно, ха!» – порадовался доктор случайному каламбуру.