Белый кафель, красный крест
Шрифт:
– Очень даже большой перерывчик между первой и второй! – вдруг вставил Устинов.
– Это, брат Пашка, может, у вас, а у нас – пуля не должна пролететь.
– У вас, у нас, у тех, у этих. Большой, говорю, перерыв между первой и второй Землёй!
– Немалый, немалый. – Все согласно загомонили. – Световых лет эдак...
– Да я не о световых, а о самых обычных летах. Вот тебе сколько лет, Елизаров?
– Сорок два. Полёт нормальный.
– Сорок два, – передразнил его Устинов. – Я на восемьсот семьдесят девятую посадку захожу. Вот так вот!
– Во даёт, хренов сын Адамов! Как его со ста граммов-то разобрало. Ну, мужики, по второй! За здоровье и, в свете открывшихся обстоятельств, за долголетие.
Мужчины чокнулись и выпили.
Устинов подскочил, сделал сальто, прошёлся на руках и мягко приземлился на ноги. После чего сказал всей опешившей честной компании:
– В гробу я видал это долголетие.
– Люди тысячелетиями бьются над тайной бессмертия, а он, вишь, долголетие в гробу видал.
– Чего там биться? Нет никакой тайны бессмертия. Перед носом у вас бьётся.
Команда недоумённо переглядывалась.
–
Ключников подошёл к внезапно очеловечившемуся Устинову. Тот расстегнул свою батистовую рубаху, обнажив идеальной красоты торс, и ткнул пальцем в основание грудины:
– Слушай!
Ключников был готов услышать всё, что угодно: тиканье часового механизма, выходную арию тореадора из «Кармен» и даже глас божий. Но, прижав ухо к груди Устинова, услышал всего лишь... биение человеческого сердца. Прекрасное ритмичное биение обычного здорового человеческого сердца.
– Сердце. Простое человеческое сердце. Систола-диастола, – сообщил он в воцарившуюся тишину. Мужчины облегчённо вздохнули.
– Простое? Систола-диастола?! – возмутился Устинов. – Глас божий! Так и знай, олух царя небесного, простое биение человеческого сердца и есть глас божий! В нём и заключена так называемая тайна этого вашего бессмертия, которое вы зачем-то ищете, пока оно спокойно бьётся в груди каждого из вас. Люди живы сердцем, понял?! – Устинов почти кричал, прижимая руку к груди. – Сердцем живы! Не руками-ногами, не надпочечниками, поджелудочной и иммунитетом, не ротовой полостью и не прямой кишкой, и уж точно не умом с его рациональными до полного абсурда построениями. Сердцем... До поры до времени. Пока не перестанет биться сердце последнего человека. Вот до той поры и живы люди. – Он горько вздохнул. Внезапно скривился и схватился за левую грудь. – Вот, опять! Боли в проекции сердечного толчка – неблагоприятный прогностический признак. Пора. Пора бы, пока оно практически здоровое. Пора, а некому.
Друзья уже вообще ничего не понимали.
– Давайте по третьей, что ли, мужики?! Ведь именно так принято говорить, сердешные вы мои?
– Вовремя не выпитая третья – две первые насмарку, – сказал отвечавший за розлив Елизаров. – Звягинцев, тебе плохо? Что?! Нога? Болит?!
По лицу Егора катились слёзы:
– Болит, мужики. Только не нога. Плевать я хотел на эту ногу. Вот у пацана моего с сердцем беда. Порок. Тяжёлый, сочетанный. Не совместимый с нормальной жизнью. Ждём донорского. Он-то молодцом держится. Не плачет. Да только... Лежит, книги читает. Такие, где всё возможно. Фантастику. Во что же ему ещё верить? И так-то твоя жизнь от смерти тела другого зависит, так мудаки эти то законотворчеством занимаются, то кампании истеричные в средствах массовой информации запускают. Совсем трансплантологии дыхание перекрыли. Твою мать! Не дождётся, боюсь...
– Господи, спасибо! – вдруг завопил Устинов, и из глаз его покатились крупные капли, в куда более обильных, чем того требует увлажнение глазного яблока, количествах. – За веру. За то, чтобы нам было во что верить. – Главный инженер UP Corporation другой планеты Земля на глазах у изумлённых мужчин опрокинул в себя полный стакан слаборазбавленного спирта, крякнул и продолжил:
– Когда-то мы были самыми обычными людьми самой обычной планеты Земля. Не то Бог всё это слепил из глины, не то биологи из первичного бульона сварили. А может, как я теперь догадываюсь, космический корабль крушение потерпел с разнополым молодым экипажем на борту – достоверно неизвестно. Но жизнь была. Самая что ни на есть достоверная. Со своей эволюцией, своей историей. Со своей ноосферой. И вот в ту эпоху, на излёте которой я родился, люди вдруг решили возвращаться к истокам. Каковы эти истоки – никто толком не знал, потому что жили люди недолго – редко кто до восьмидесяти добирался – и уж дальше, чем через дедов-прадедов, до этих самых истоков не дотягивался. У каждого по-своему чердак худился – кто-то решил, что отныне и всегда будет ходить пешком. Кто-то только траву стал жевать. Но это всё мелочи. Самым организованным, самым сильным, собравшим под свои знамёна миллиарды фанатиков, стало движение: «Естественнорождённые». Они отказались от медицинской помощи, как таковой. Сперва от института родовспоможения, затем от прививок и медикаментозного лечения. Уровень материнской и младенческой смертности за пару десятилетий возрос невероятно. Но адепты движения не унывали. Напротив, – бесновались с утра до ночи, убеждая в том, что все земные беды происходят от завалявшейся у кого-то дома таблетки антибиотика. Они обладали столь колоссальными человеческими ресурсами, что вскоре заняли все ключевые управленческие посты. И, соответственно, получили доступ к неограниченным ресурсам материальным. Что ни день, выходила новая правительственная программа. То – борьбы с профилактикой маточных кровотечений, то – по упразднению вакцинации. На Земле начали бушевать эпидемии давно побеждённых и забытых инфекций, но обращённые в «Естественнорождённых» свято верили своим гуру: мол, это медицинские и фармацевтические лаборатории выращивают в своих страшных недрах новые вирусы тараканьей чахотки. Ежеминутно на человечество изливались горы дезинформации, час спустя становившейся достоверной в их подверженных внушению сознаниях. «Ещё один скончался в больнице!!!» – кликушествовали главари «Естественнорождённых», не доводя до сведения своих последователей, что в больницу «ещё один скончавшийся» поступил в терминальной стадии заболевания, возникшего в результате отказа от лечения. В общем, долго сказка сказывается, да скоро дело делается. Медицинскую помощь отменили, а фармацевтическую и прочую наукоёмкую индустрию перепрофилировали. А дальше – естественный ход неестественной эволюции. Сотенка-другая лет, и всех врачей,
– Твою мать! – выдохнул Иванников.
– Вот именно тогда они впервые и создали ЕБУ – Естественное Безопасное Ухаживание. Довели до абсурда сам абсурд. Ускорение ускорения в смысле физики процесса. Сыпь? – Казнь. Прыщ раньше десяти или позже пятнадцати лет? – Казнь. Диаметр гнойничка в двенадцать превышает допустимый диаметр? – Казнь.
– Так вот почему у вас сейчас все такие генетически и фенотипически идеальные? – спросил Ключников.
– Терпение. Я доберусь до того, почему у нас сейчас все такие. Тогда же ЕБУ стало вводить какие-то дикие ритуалы. Но человек – существо внушаемое и ко всему быстрее дрозофилы привыкающее. Один раз мочи попить – дикость, а на сто двадцатом бокале – уже традиционный напиток. И даже наблюдателей за исполнением правил ЕБУ ввели. Вот тут как раз моя мать и забеременела. Мною. И в родах умерла.
Устинов ненадолго замолчал.
– Когда-то, когда мне ещё было больно, когда я был яростен и жизнеспособен, я плакал. Потом – разучился. Но я вспомнил. Вы прилетели – не мог не вспомнить. Потому что вы – люди. Живые люди, сердце которых иногда сбивается с ритма, замедляет или ускоряет свой ход, когда вам плохо или хорошо. Вот и моё сердце начало вести себя точно так же сейчас. Но у нас ещё есть время. Мы успеем... Я спиртное не пил восемьсот с лишним лет. Но я сразу вспомнил, что от него на сердце теплеет. И от трёх рюмок счастье сильней, горе – больней, а сердце – быстрей. – Устинов грустно улыбнулся. – Мать умерла, и, как бы ни горевал отец, он даже показать этого не имел права. Никаких эмоций. Эмоции изнашивают сердечную мышцу, а в мире «Естественнорождённых» изношенным не место! Он прекрасно знал, как называется опухоль у меня на голове. Кефалогематома. У матери был узкий таз, а у меня – большая голова и потрясающая живучесть. Я прорывался в мир с упорством алмазного бура. Зачем? Чтобы оказалось то, что оказалось? Чтобы убить свою мать? Или вся наша Земля когда-то сошла с ума лишь для того, чтобы маленький сын пилота Звягинцева вашей Земли получил здоровое сердце от идеального донора? Я запрещал себе думать об этом без малого тысячелетие. Возможно, потому, что у меня не было последнего варианта ответа. Правильного ответа. Терпение, друзья мои. Осталось немного.
– Друзья... – тихо прошептал Егор.
– Да, я вспомнил это слово. У моего отца были друзья. Когда-то – они спасли меня. Мой отец, Алексей Павлович Устинов, являлся главным инженером протезного производства. Это был не простой завод, где производились обычные протезы, а секретный объект, где создавались, исследовались, испытывались и медленно, но верно внедрялись в клиническую практику биотехнологии. Кто-то очень-очень богатый, потерявший, например, в автокатастрофе руку, ногу или глаз, мог получить протез, ничем не отличающийся от родной руки, ноги или глаза. Биопротез. Они могли создать почки, печень, лёгкие, матку, предстательную железу. Фрагмент желудка или весь кишечник. Даже мозг. Единственное, как ни парадоксально, что они не могли создать, – человеческое сердце. Казалось бы, чего уж проще, та же поджелудочная устроена куда замысловатее сердца. Подумаешь, четырёхкамерный насос, состоящий в основном из мышечной ткани. Система приводящих и отводящих труб. Электрические водители ритма. Что такого? Хрен! Созданные ими сердца оказывались нежизнеспособными, и, после того как сын одного из арабских шейхов скончался в результате трансплантации биопротеза, программа «Искусственное сердце» была закрыта. Официально закрыта. Но вы же понимаете, учёные есть учёные. Они решились на слишком смелый эксперимент. Если по всем критериям настоящее, хоть и искусственно созданное, сердце не живёт в теле человека, рождённого живой женщиной, то, может быть, собрать этого живого человека по частям? И они его создали. Абсолютно натурального человека. Просто сразу взрослого. И в этом сразу взрослом человеке их лабораторно созданное сердце заработало, как часы. Это был прекрасный разумный человек, абсолютная фенотипическая копия моего отца плюс маленькая генетическая поправка – апгрейд иммунной, эндокринной систем и безупречная отладка механизма: «железы – органы–мишени». С его знаниями, его памятью, но... Он оказался абсолютно лишён каких-либо эмоций. В нём не было того, что люди называют «милосердием», «состраданием», «любовью». У него не было чувства юмора, в конце концов! Можете себе представить?
– Можем. У нас таких сколько угодно. Причём рождённых самыми что ни на есть живыми женщинами, – усмехнулся Иванников.
– Ошибаешься, Стёпа, – печально произнёс Ключников. – Даже лишённые чувства юмора, немилосердные, не сопереживающие и никого не любящие твари способны завидовать, испытывать злость, ненавидеть. Если же я правильно понимаю нашего друга, то созданный биочеловек не испытывал никаких эмоций. Я-то, старый дурак, было подумал, что вы роботы. Роботы, решившие рожать детей. Увидел эту «маму» с «новорождённым» и решил, что он из дверки на животе вынимается, а в сиське, прости господи, электропоилка спрятана!