Белый круг
Шрифт:
Перешли. Почему бы не перейти.
– Он, я думаю, врет, - с новым доверием сказал Мирослав Г.
– Старичок противный. "Продал, - говорит, - что привез, подчистую. Тут, - говорит, - в Нью-Йорке, еще один родственник ошивается, тоже Каца ищет".
Стеф вспомнил - как будто ему в память впрыснули каплю прошлого: нью-йоркский аэропорт, пограничный контроль, растерянный тюфяк в синем блейзере. Надо же...
– Это я был, - сказал Стеф.
– Тот родственник.
– Здорово!
– чуть фальшиво обрадовался Мирослав.
– Жалко, что раньше не познакомились, а то бы вместе к нему зашли, к этому старичку.
– Да ты и так справился, - сказал Стеф, - без меня. Вон справку какую
Мирослав Г. сделался строг.
– Коммерческая тайна, - сказал он.
– Ты меня, конечно, извини... А за то, что на аэродроме мне помог, где паспорта проверяли, спасибо.
– Да ладно, - сказал Стеф и допил свой виски.
– Не за что...
– На миг перед ним высветилась неприятная реалистическая зарисовка: глухомань, ржавое болото, Мирослав Г. в высоких сапогах, прижимая к плечу ружейный приклад, ловит в прорезь прицела шлепающего крыльями глупого селезня.
До объявления двенадцатого лота аукционный зал был неполон. Продажа шла ни шатко ни валко. Закрывая сделки, аукционист постукивал своим молотком, похожим на колотушку для глушения рыбы на кухне.
Потом пришло время Каца. Зал наполнился до предела, свободных мест не осталось. Служители внесли и укрепили на мольберте "Черную обнаженную на высоком мосту". Следующей шла "Дама с бабочками и рыбами". Стояла совершенная тишина. Аукционеры ждали начала главных торгов, как азартные лошадники на ипподроме ждут заезда с фаворитом. Секретарь аукциона вглядывался в лица перед ним - европейские, японские, семитские; добрая половина аукционеров была ему знакома.
Аукционист назвал стартовую цену "Черной обнаженной": шестьсот тысяч долларов. Началось.
Началось? Пожалуй, точней было бы сказать: заканчивается. Так думал и размышлял Стеф Рунич, сидя за столиком уличного кафе, за углом аукционного зала. Шаг был определен в шестьдесят тысяч долларов, цена быстро дошла до восьмисот сорока тысяч - и Стеф не выдержал: нервы гудели, сердце опасно колотилось. Кивнув Магде, он вышел на улицу.
Заканчивается! Первый акт спектакля заканчивается: разведены персонажи, обрисован главный герой, интрига захватывает, финал покамест непредсказуем... Стеф загадал: если дойдет до миллиона - победа! Какая чушь, ерунда: шесть нулей почему-то означают победу. А если меньше на один шаг? И чья это, по сути дела, победа - покойного Матвея Каца из Кзылграда или его, Стефа, триумф и торжество? А мировое искусство - как с ним? Пока никак, если честно говорить; это дело будущего. Надо издавать монографии, снимать кино, печатать статьи в журналах - работа на годы. Магда сказала, что необходимо провести конкурс на лучший мемориальный комплекс в Кзылграде - установить хотя бы памятник на кладбище. Замечательная идея, и для рекламы хорошо: съедутся журналисты со всего света. Но, прежде всего, нужны картины. Где они, куда ехать искать? У князя есть кое-какая информация, это точно, но он, похоже, хитрей, чем кажется. Его хоть на куски режь, он не расколется. Придется иметь дело с Левиным, снова к нему ехать. Дай Бог, чтоб понадобилось! Все решится через несколько минут, здесь, в зале. Может, уже и решилось. Вернуться, зайти? Нет, не надо: можно заработать инфаркт, тогда все уже ни к чему. Не нужен будет ни белый домик в саду, ни счет в банке, ни преданная Вера с ее фрезиями - то ли розовыми, то ли лиловыми.
Магда шла к нему через улицу. Сердце Стефа Рунича подскочило, как на пружине, и застопорилось где-то чуть ниже горла.
– Вы в порядке?
– спросила Магда, подсаживаясь.
– "Обнаженная" ушла за миллион двадцать, "Дама с бабочками" за миллион восемьдесят
Эпилог
Иностранцев было шестеро: архитектор, инженер, специалист по рекламным кампаниям, Генеральный директор мемориального проекта "Матвей Кац", переводчик и Стеф Рунич, родственник. Гостей встречал на вокзале городской аким с первым замом и бывшим завотделом культуры горсовета Мироном Голубем. Вызывая старого Голубя, аким твердо рассчитывал на то, что присутствие еврея придется западным людям по душе.
С вокзала поехали в городскую управу. Большую коробку с макетом надгробного памятника везли в микроавтобусе - в легковой машине он не уместился. Гости с любопытством глазели по сторонам - городок был по крыши домов залит легкой бело-розовой пеной: цвели абрикосы и миндаль. Аким важно твердил что-то о культурных традициях кзылградского племени, переводчик старательно переводил. В управе иностранцев ждали, переминались с ноги на ногу застоявшиеся приглашенные, был накрыт стол, в углу приемного зала сидел старик с дутаром и девочка с бубном. Генеральный директор дал знак, макет памятника извлекли из коробки. Старик ударил по струнам дутара. Архитектор ходил вокруг, глядел, не сломалось ли что.
Отборочная и конкурсная комиссии, подобранные из мировых знаменитостей, потрудились хоть куда. Памятник был роскошен - ему уместней было бы стоять где-нибудь на перекрестьях римских или парижских улиц, а не на кзылградском погосте. Аким разинул рот и так стоял.
– Мрамор?
– спросил наконец аким.
Выяснилось, что - да, мрамор. Тогда аким закрыл рот да так его и не открывал до конца торжественного знакомства с западными иностранцами: из такого точно белого мрамора был построен столичный дворец президента. Аким тяжко соображал, как к такой новости отнесутся в столице. Кац, конечно, знатный земляк, но как бы чего не вышло...
Памятник представлял собою высокую арку, с одной стороны украшенную барельефами, горельефами - с другой. Поверху прямоугольное тело арки огибало бронзовое навершие - скромное, но впечатляющее. Пожалуй, сам Тит, вернувшийся на родину после разрушения иерусалимского храма, остался бы доволен такой триумфальной аркой.
– Арка - символ торжества и победы, - переводил переводчик разъяснения архитектора.
– В нашем случае она олицетворяет победу Матвея Каца над забвением небытия. Человек смертен, зато искусство вечно. Кац принес всемирную славу вашему замечательному городу Кзылграду, и уважаемый мэр (приветственный кивок в сторону задумчивого акима) испытывает сейчас заслуженную гордость.
Аким покачал головой и еще теснее свел губы. Заготовленная речь лежала в кармане его пиджака, но он на всякий случай решил воздержаться от публичного выступления. Президентский дворец - и кладбищенский памятник какому-то Кацу. И еще бронза. Неприятностей потом не оберешься.
Мирон Голубь не разделял озабоченности акима. Несомненная дороговизна проекта означала, что намерения спонсоров серьезны, и это радовало и будило надежду: как видно, старик Кац пошел в гору. Не зря, нет, не зря прижимистый Левин потратился на телефонный звонок из Нью-Йорка. Но Левин далеко, а этот родственник близко - вот он.
– Позвольте познакомиться, - подобравшись к Стефу вплотную, негромко представился Мирон Голубь.
– Я культурный советник в недавнем прошлом, знавал вашего дедушку. И вас как родственника, наверно, интересует все, что...
– Очень!
– немедля отреагировал Стеф.
– Абсолютно все! Прежде всего, картины и записи. Может, на руках что-нибудь сохранилось или в театральном архиве... Мне кажется, нам есть, о чем потолковать?
– Я тут подобрал кое-что, - еще тише сказал Мирон Голубь.
– Мои связи, знаете... Но в силу тяжелого материального положения... Племянница страдает тяжелейшим бурситом...