Белый круг
Шрифт:
Из Праги Стеф улетел в Ниццу. Там обнаружилась состоятельная вдова коллекционера, поклонница Блаватской. Шесть картин Каца вдова хранила в совершенной тьме, в подвальной глухой каморке: картины, по ее словам, были заряжены сильнейшей отрицательной энергией. Подведя Стефа вплотную к железной двери каморки, она достала из кожаного футлярчика заостренный металлический цилиндрик на длинной нитке.
– Вы видите - он качается!
– держа нитку двумя пальцами, строго сказала вдова.
– Понимаете, что это значит?!
Железка, действительно, раскачивалась. По-видимому, это означало, что Кац, запертый в чулане, таит в себе неприятности и даже
Настоящий сюрприз ждал Стефа Рунича в Берлине. В захудалой лавочке, в которой случайному покупателю предлагались матрешки, янтарь, советские воинские регалии и наборы для игры в городки в жуткой вологодской упаковке, Стеф наткнулся на целую коллекцию Каца: восемнадцать работ. Картины, составленные штабелем в углу лавки, имели жалкий, обиженный вид.
– Я сам приехал из Кзылграда, - осмотревшись, сообщил Стеф Рунич. Здравствуйте.
– Это где это такое?
– без интереса спросил хозяин лавки - лысоватый малый с характерным лицом профессионального спортсмена.
– Это где вот этот жил.
– Стеф указал на штабель.
– Кац.
– А, Кац...
– сказал спортсмен.
– Ну?
– Они его хотят вернуть обратно на родину, - сказал Стеф.
– У них других художников нету, хоть этот будет считаться знатным земляком... Аким меня просил поинтересоваться.
– Какой еще Аким?
– с подозрением спросил спортсмен.
– Я такого что-то не помню.
– Аким - это по-ихнему председатель горсовета, - объяснил Стеф Рунич. Ну вроде мэр.
– Ему было интересно валять дурака, плести небылицы на сладком и хмельном языке подворотен.
– Курдюк, в общем.
– А бабки у него есть?
– спросил спортсмен.
– Ну на это, - Стеф снова указал на штабель, - может, наскребет. У них там даже воровать нечего - один песок. Песок и дыни.
– Это его проблемы, - сурово заметил спортсмен.
– Никогда не поверю, чтоб они там не воровали.
– Дай глянуть, - попросил Стеф.
– А то мне Левин, психарь этот, который сейчас в Америке, рассказывал: так, мол, и так, картинки мои стоят, никто их не берет, а я сам не видал никогда.
– Картинки - мои!
– поправил спортсмен.
– Козел этот, Левин, принес, говорит: купи! Он гипноз дал, я тебе точно говорю. Мозги мне запудрил, и я, дурак, купил.
– Да, правда, муть, - перебирая холсты, сказал Стеф.
– Ты скидку дай, а они там дощечку повесят: подарок, мол, от такого-то молодой республике. Из Берлина. Для рекламы.
– Вот это не надо!
– без раздумья отверг спортсмен.
– Пускай твой акын, или как там его, сам себе дощечку прибьет. Я свое хочу вернуть, плюс пятнадцать процентов. И тебе пять, если налом. А квитанцию выпишу на всю сумму. Давай, слюни и забирай!
Стеф Рунич так и сделал.
Пригласительные билеты напечатали на отличной бумаге с золотым обрезом. На обложке поместили круглый автопортрет: Матвей Кац глядел на приглашенных важных людей иронично и чуть насмешливо. Внутри билета помещалась факсимильная копия последней странички из дневника художника, написанная
На вернисаж пришли художники и дипломаты, банкиры и журналисты, искусствоведы, актеры и просто знаменитости. Телевидение транслировало открытие выставки в живом эфире.
Ронсак подвел Мирослава, деревянно державшегося в смокинге, к Стефу Руничу - знакомиться.
– А мы где-то встречались, - без особой радости определил Стеф.
– Точно!
– подтвердил Мирослав Г.
– Где ж это было? В голове крутится, а никак не вспомню - где.
– Вы, собственно, по какой линии?
– придирчиво спросил Стеф.
– По женской, - сказал Мирослав, протягивая визитную карточку с княжеским гербом.
– А вы?
– По мужской, - сказал Стеф и протянул руку.
– Пошли выпьем, - пожимая руку Стефа, предложил Мирослав.
– Семейный все же праздник! И разберемся, как говорится, кто есть ху.
Оставив Ронсака, умиленного встречей родственников, они отправились на лужайку, к буфету.
– Нам делить пока еще нечего, - сказал Мирослав Г.
– А там посмотрим... За дружбу!
И они позвенели высокими бокалами с шампанским.
20. Аукцион в ноябре
Званый вернисаж в "Белом Круге" - не место для коммерческих сделок: каждому овощу свой сезон, и время волнующих продаж придет. Но почесать языки насчет будущих цен можно.
Газетчики пересказывали в своих изданиях разговоры гостей, прошелестевшие накануне под высокими потолками галереи и на банкетной лужайке. Приводились цифры с хрустальными дорожками нулей: 100 000, 500 000, 1 000 000. Компетентность тех, кто назвал предполагаемые цены на картины Каца, не вызывала сомнений у читателя. Газеты, не опуская подробностей, описывали меню ужина, драгоценности дам и вид берлоги Каца в Желтом медресе. Миллионы обывателей, да и политиков тоже, совершенно неожиданно для себя узнали о существовании города Кзыл
град. Географическое его расположение оставалось загадкой для неспециалистов.
Как по мановению волшебной палочки, на прилавках магазинов и киосков появились майки, куртки и кепки с цветными репродукциями Каца, большие и маленькие постеры, блокноты и записные книжки, брелки, зажигалки и прочая дребедень, из которой, по существу, и складывается окружающая нас мозаичная картина жизни. С рекламных щитов на прохожих глядел автопортрет художника иронично и чуть насмешливо. Некоторые знатоки культуры находили в нем сходство со знаменитой фотографией Брехта. Ползли слухи, что в ноябре Кац будет непременно выставлен на лондонском аукционе и произведет там фурор. Предприимчивые люди открывали тотализаторы: каждый желающий мог попытаться отгадать, на какой сумме опустится молоток аукциониста. Плодотворная идея тотализатора, по сообщению берлинской русскоязычной газеты, пришла в голову некоему бывшему спортсмену, а ныне владельцу сувенирного магазинчика, русскому эмигранту с еврейской душой. Блестящая мысль посетила коммерсанта, когда он лежал в коме в результате попытки самоубийства, предпринятого на почве какой-то неудачной коммерческой операции. Мысль, внушенная свыше, настигла несчастного в тоннеле, ведущем в иной мир, и живо подняла на ноги; перед вернувшимся к жизни возникли хорошие деловые перспективы.