Белый круг

Маркиш Перец Давидович

Хотелось есть - со вчерашнего вечера Стеф не держал во рту и маковой росинки. Птичьи трели указали ему верное направление, а чарджоуские дыни распространяли райский аромат. Да и сам старик Гульмамад, полосатым мешком сидевший на земле, на старой газетке, производил впечатление вполне здорового и доброжелательного человека.

– Почем дыни?
– спросил Стеф, подходя.

Спустя минуту, сидя на своем бауле рядом со стариком, он уже вгрызался в сахарное дынное мясо. Сок стекал по щекам и подбородку, Гульмамад одобрительно глядел на едока.

– Тут газета есть?
– принимаясь

за очередной ломоть, спросил Стеф.

Гульмамад понимающе кивнул и оторвал от газетки, на которой сидел, небольшой кусок.

– Да нет, - улыбнулся Стеф с набитым ртом, - местная газета, городская!

– Нам не надо, - сказал Гульмамад, сложил оторванный кусок и сунул его за голенище сапога.

– А эти...
– продолжал расспрашивать Стеф.
– Ну прокаженные?

– Вон стоит, - охотно дал справку старик Гульмамад, - лепешками торгует.

В нескольких шагах от дынной пирамиды костлявый туркмен в зимней шапке продавал лепешки с лотка. Стеф перестал жевать и уставился на туркмена.

– Но как же так?
– промямлил Стеф.
– Это же хлеб... Все едят...

– Ну да!
– подтвердил Гульмамад.
– У них пекарня есть, - он указал на туркмена, - хорошая пекарня. Там они пекут.
– И достал из-за пазухи лепешку, показал Стефу.
– Хочешь?

– А зараза?
– глядя на лепешку, как на гранату, сказал Стеф.
– Ведь зараза!

– Сома не ешь ни за что!
– убирая хлеб, строго сказал старик Гульмамад.
– Мы сома не едим, это он заразу переносит.

Раздумывая над услышанным, Стеф утер сладкий подбородок рукою и продолжал жевать. Значит, сом виноват. А прокаженные пекари тут ни при чем. Интересный городок, ничего не скажешь! Если спасешься от лепры, сифон тебе тут обеспечен: вон сколько безносых болтаются по базару. Сифон, что ли, килька переносит? Знали проклятые большевики, куда загнать Матвея Каца.

– А спать тут где можно?
– размашисто зашвырнув дынную корку в пыль, спросил Стеф.
– Ночевать? Гостиница-то - йок.

– На вокзал иди, - сказал старик.
– В Комнату матери и ребенка. Там спи.

– У меня нет никакого ребенка!
– возразил Стеф. Ему хотелось смеяться, пузырьки нервного смеха перекатывались в горле.

– Долер дай - тебя пустят, - решил вопрос Гульмамад, выплеснул чаинки из пиалушки и, налив в нее чай, протянул Стефу.

"Долер". Значит, этот дынный старичок догадался, - не помог ни позорный монгольский пиджак, купленный на московской барахолке, ни допотопные коричневые сандалеты с железными застежками. Старик, не щурясь, разглядел в Стефе Руниче иностранца. Ладно, плевать, хотя хотелось сойти здесь за своего: меньше было бы разговоров. Но каков все же прогресс! Мистер Доллар добрался уже и до Кзылграда... Отведя большой палец, Стеф прижал его к носу и гулко, залпом высморкался на землю.

– Кзылград - хорошо?
– утерев нос ладонью, а потом рукавом монгольского пиджака, спросил Стеф.
– Кино есть? Баня?

– Очень хорошо, - сказал старик.
– Нет бани. Зачем нам баня? В арыке вода бесплатная, бери сколько хочешь.

– А больница?
– не отставал Стеф.
– Музей?

– Сумасшедший дом остался, - сказал

старик.
– Кому надо, туда идет: если порезали, или укол сделать. Там теперь хорошо! Приватизацию провели, директор главный корпус под танцы сдал. Люди приходят, шляются, веселятся. И шашлычную открыли.

– А где же теперь сумасшедшие сидят?
– усмехнувшись довольно-таки бессмысленно, спросил Стеф.
– Перевели их, что ли?

– Зачем перевели?
– удивился Гульмамад.
– Больница большая, всем места хватит.

– Ну и ну...
– подымаясь с баула, сказал Стеф.
– А зачем тебе птичка?

– Ты вот спрашиваешь, - объяснил старик Гульмамад, - другой кто-нибудь тоже подойдет, спросит и дыню возьмет. Торговое дело, сынок!

Сумасшедший дом был расположен за вокзалом, по другую сторону железнодорожных путей. Высокий забор, окружавший когда-то больницу, давно растаскали на дрова, а кирпичные ворота с железными тюремными створками остались стоять, как стояли при коммунизме. Сохранилась и караулка при воротах, но она была пуста, стекла - выбиты. Заглянув вовнутрь, Стеф рассмотрел на полу караульного помещения несколько порожних бутылок и крендель человеческого кала.

Фасад главного корпуса был украшен мощными колоннами и строгим портиком, над которым уместно выглядела бы квадрига бронзовых коней с копьеметателем в античном шлеме. Но не было квадриги, а вместо нее светился и мигал разноцветными лампочками щит с надписью "Дискотека". Сильный музыкальный шум окутывал корпус, как облако. Справа от корпуса, на отшибе, ютился крепкий еще флигель, к нему вела заасфальтированная дорожка с растрескавшимся, покоробленным покрытием. Дорожкой, как видно, редко пользовались по назначению: несколько то ли посетителей, то ли больных, выйдя из подъезда, брели навстречу Стефу по вольной земле, поросшей верблюжьей колючкой. Стеф взглянул на них с опаской, но они не обратили на него никакого внимания.

– Регистратура где тут будет?
– окликнул Стеф, ни к кому в отдельности не обращаясь.

Никто ему не ответил.

Регистратура обнаружилась за углом флигеля, вход в нее вел с улицы: три ступеньки и дверь с зарешеченным оконцем. Сбоку от двери, на стеклянной бордовой доске, можно было различить вылинявшую золотую надпись: "Министерство здравоохранения. Психиатрическая больница им. Карла Маркса и Фридриха Энгельса". Стеф нажал на ручку и вошел.

За столом, друг против друга, сидели двое мужчин в серых халатах - один местный, другой русский, блондин. Меж ними, на выщербленной столешнице, помещалась откупоренная банка консервов и бутылка плодово-ягодного вина.

– Регистратура здесь будет?
– любезно, почти льстиво спросил Стеф.

– Ну здесь, - неохотно сказал русский.
– А вам чего?

– У меня дело одно есть, - начал Стеф и снял с плеча баул.
– Понимаете, родственник мой тут лечился в шестидесятые годы, и я хотел бы узнать... Вот, у меня документы все есть.
– Он достал из кармана конверт со справками, не без хлопот полученными в Москве, в загсе.
– Кац Матвей Абрамович, матери моей двоюродный как бы дядя.

Русский принял конверт и заглянул в него без интереса.