Белый мыс
Шрифт:
– Привет юному рекруту из авангарда пролетарской молодежи Геге, – процедил Рашпиль презрительно, поднимая глаза от шахматной доски.
Бьёркнер многозначительно ухмыльнулся и сделал неожиданный, но хорошо продуманный ход:
– Шах! И мат следующим ходом! С тебя чашка кофе. Он взглянул на стенные часы и сгреб фигуры с доски. – Четвертый час играем. Теперь тебе уже не придется отыграться.
– Увольнительную получил? – спросил Оке.
– Нет. Королевский военно-морской флот Швеции придерживается тех же взглядов, что Рашпиль: он неодобрительно относится к революционному авангарду.
– Ты явно не понял меня, – возразил Рашпиль. – Я как раз отнюдь не считаю вас революционерами.
Обеспечив себе последнее слово, он постучал ложечкой по чашке, подзывая официантку.
– Проглотишь чашечку? – спросил он Оке.
– Нет-нет, я спешу.
– Ну, составь нам компанию, – настаивал Бьёркнер.
Оке замялся:
– У меня денег нет.
– Так и скажи! – прорычал Рашпиль. – Да садись же!
Оке жадно вгрызся в заказанную для него булочку, но от кофе его сразу замутило.
– Спасибо древним китайцам или персам, что они изобрели шахматы, а то бы можно было околеть от скуки в такую сиротскую зиму, – философски заметил Рашпиль.
– Тебе не терпится дождаться снега и льда, да чтобы их хватило на много месяцев, а по мне – так скорее пришла бы весна, чтобы опять открылось судоходство на северных линиях. Тогда будет больше шансов наняться на какую-нибудь старую калошу, – возразил Бьёркнер.
Ожидание – именно это слово характеризовало всю атмосферу в кафе. Ждали снегопада (можно наняться на уборку снега!) или путевки в Смбланд от Конторы по трудоустройству безработных; ждали скорого краха всемирного капитализма или его оживления на базе высокой конъюнктуры, что хоть обещало постоянную работу на несколько лет. Воздух был насыщен ожиданием, и это обычно придавало особую горячность дискуссиям.
Чего мог ожидать для себя Оке? В призрение бедных он обратиться не мог, так как прописался лишь много времени спустя после приезда в город и не считался еще стокгольмцем.
– Сколько дадут в ломбарде за новый костюм? – спросил он.
– Четвертной, – ответил многоопытный Рашпиль.
Это было меньше, чем хотелось бы Оке; однако на двадцать пять крон можно добраться домой, в Нуринге. Бабушка обрадуется его возвращению, да и дядя Стен не выставит его за дверь, хотя и сам остался без работы в эту зиму.
С чего это, собственно, Курт подарил ему новехонький костюм? Или это был жест парня, стремящегося играть роль молодого сноба, который привык разбрасывать деньги налево и направо? Теперь настал черед Оке отдавать ни за что дорогой костюм.
«Что легко далось, с тем легко и расстаешься», – говаривала бабушка.
Время приближалось к полшестому, и поток людей, направлявшихся в кафе, стал гуще. Вошла Эдит в обществе стройного, бледного, серьезного молодого человека, которого Оке не видел раньше. На лацкане пиджака у него виднелся значок социал-демократического союза молодежи.
– «Единый фронт» еще не распался? – заинтересовался
– Сверре, кажется, усердно занимался. Готовится пополнить собой ряды избранных членов партии соци, – ответил Бьёркнер.
– И тогда юная председательница ячейки Васа пойдет по его стопам. Чем она лучше других женщин? А их политические воззрения определяются взглядами жениха.
Бьёркнер вертел между пальцами две шахматные фигуры – белая королева и черный король.
– Ты уверен, что в данном случае не получится наоборот?
Эдит взяла Сверре под руку, поднимаясь по лесенке к ним на «полати».
– Выглядите так, словно недавно отпраздновали помолвку, – приветствовал их Бьёркнер.
– Угадал. Помолвка состоялась на рождество.
Рашпиль тряхнул головой; черный чуб промелькнул в воздухе вороновым крылом.
– В торжественной обстановке? Золотые кольца, елка с желто-голубыми флажками, каша с миндалем и домовой на чердаке – как и полагается у мещан.
В воздухе над столом неожиданно мелькнул оранжевый шарик. Оке поймал его в полете, чуть не столкнув локтем свою чашку.
– Сладкие, сочные апельсины! Исключительно удачная партия! Пользуйтесь случаем!
Следующий шар попал в Рашпиля. Стоя внизу, Аксель со смехом опустошал свои раздувшиеся карманы, хотя их содержимое составляло весь его дневной заработок.
– Вот так! Наконец-то я от них отделался! – заключил он, посылая последний апельсин Оке.
Оке с таким нетерпением впился ногтями в кожуру, что сок брызнул между пальцами. Апельсины немного перележали, но никто, кроме Эдит, не заметил этого.
Принимаясь за второй апельсин, Оке вдруг вспомнил, где видел Акселя в первый раз. Тот стоял целый день с ящиком апельсинов под холодным осенним дождем у стройки через улицу от букинистического магазина, безуспешно стараясь распродать свой товар.
На следующий день Оке заложил костюм и двинулся прямиком на Центральный вокзал, спеша купить билет, прежде чем пересилит искушение истратить деньги на что-нибудь другое. Потом он пошлет телеграмму домой, уложит вещи и сообщит друзьям и хозяйке о своем решении покинуть город «больших возможностей».
Ночью выпал долгожданный снег, очистив воздух своими пушистыми хлопьями. Мостовая Васагатан покрылась бурой слякотью, зато часы у вокзального здания и обе круглые медные башенки на площади Норра Банторгет оделись в ослепительно белые снеговые шапки. Если Акселю, Геге и Рашпилю повезло, то они в этот момент орудуют лопатами где-нибудь на улице или на набережной.
В билетном зале какой-то незнакомый человек окликнул Оке:
– Вы не купите у меня залоговую квитанцию? Я заложил совсем новые часы, но остался без денег, а мне надо купить билет на вечерний поезд в Упсалу.
– Знаю я эту сказку! – ответил Оке, становясь в очередь у кассы.
Залоговая квитанция! В самом деле, на что она ему в Нуринге? Его осенила счастливая мысль, и он побежал вдогонку за ловкачом с «новыми часами», который уже искал покупателей в другом конце зала.
– Послушай-ка! Не купишь ли ты у меня квитанцию – ни разу не ношенный костюм, отличный материал.